Фики по "Инуяше" и "Free!", написанные в разное время и сваленные в одну кучу собранные в этом посте.
Я заметил одну приятную особенность: сколько бы не прошло лет с тех пор, как я впервые увидел "Инуяшу", мне все равно хочется (пусть и от случая к случаю) по нему писать. Такое едва ли можно сказать о "Наруто", к которому я до сих не знаю, как вернуться, или о "Реборне", с которым все еще печальнее.
Ну, по "Инуяше" сегодня стеб и недописка.
Человек слаб
Сортирный юмор, PG-13, джен
Инуяша, Мироку, персонаж-сюрприз
Этот неловкий момент, когда ты напиваешься с другом, идешь облегчиться в лес, а там…
1 100 сл.
– Человек слаб, – философски изрёк Мироку, опорожнив ещё одну чашку рисовой водки.
Чашки у Мироку были большие – чайные. Пил он из них, однако, так прытко, будто это были миниатюрные пиалы для саке.
– Это ты речь для Санго готовишь? – с сомнением поинтересовался Инуяша.
Монах прищурился:
– Не знаю. Думаешь, у меня есть надежда?
– Думаю, нет, – признался Инуяша.
Сегодня утром Санго застукала Мироку с крестьянкой в хижине по соседству. Между парочкой царила такая близость, что не сразу можно было понять, где чьи конечности. Санго, впрочем, поняла это тут же и, ухватившись за конечность Мироку, выволокла неверного мужа на свет божий, чтобы обругать перед всем честным людом.
– …Это было жестоко, – вздохнул монах. – Вся деревня слышала, как она на меня орала.
Инуяша поморщился:
– Меньше надо было по бабам шляться.
– Человек слаб, – напомнил Мироку с укоризной.
Тем не менее этот слабый человек опустошил уже пять бутылок саке и, похоже, останавливаться не собирался. Поглядев на краснеющую физиономию товарища, Инуяша вздохнул. У него, прямо скажем, день выдался не многим лучше. Перво-наперво, он разругался с Кагомэ. По её исключительной вине, разумеется. Весь сыр-бор начался с того, что от Инуяши, по мнению Кагомэ, не было никакого проку в домашнем хозяйстве. Лёжа у очага, Инуяша возразил, что это не так. Тогда Кагомэ отослала его развешивать бельё. Он не пошел, потому что – где ж это видано? Полудемон развешивает бельё. Это оскорбительно, в конце концов. А если бы, к примеру, Сещёмару или сраный Кога увидели, как он развешивает бельё? Что бы тогда? Но что было бы тогда, Кагомэ ему не ответила. Зато она ушла, напоследок бросив, что любой крестьянин в деревне полезнее Инуяши. «Отлично, ну и катись к ним!» – огрызнулся тот, а затем, когда гнев поутих, заволновался.
А что, если Кагомэ и вправду покатится? Как ни крути, Кагомэ была красивой, уважаемой, и крестьяне вокруг неё прямо лебезили. «Вот, госпожа мико, примите этот сельдерей от нас в благодарность…» – и прочее в том же духе. «Обхаживали, пока я ни сном ни духом», – мрачно подумал Инуяша, пока товарищ по несчастью шумно заглатывал алкоголь.
– …Если Кагомэ уйдёт к тому борову из самой большой избы, я ему глотку перегрызу, – пообещал он, ни к кому в общем-то не обращаясь.
Прекратив пить, Мироку выпучился на друга.
– А К-к-кагомэ-сама…с-собралась уйти от тебя? – он икал и говорил. Звучало забавно.
– Не знаю, – хмуро откликнулся Инуяша. – А ты как думаешь?
– Человек слаб, – снова заладил блудливый священнослужитель и протянул товарищу непочатую чашку. – Вот, выпей.
– Чего? Нет, мне не надо!
– Конечно же, надо.
– Я же демон!
– Это наполовину.
– На целую половину!
– А на другую целую половину ты – человек… – проникновенно заговорил Мироку. Инуяше показалось, что сейчас он снова повторит коронное «а человек слаб», но монах вместо этого шумно икнул.
– Ладно, – сдался Инуяша и принял чашку. – Но только одну.
Он где-то слышал, что саке может залить любое горе.
Где-то…
Когда-то…
После первой вдруг вспомнилось – от Мироку, когда он по пьяни философствовал в сточной канаве.
Но было уже поздно.
– Фу-у! – протянул Шиппо и демонстративно заткнул нос.
Двое в хижине встретили его с удивительным гостеприимством.
– А, ты! – обрадовался Инуяша. – Заходи-садись, друг.
Шиппо посмотрел на него как на умалишенного и не сел:
– Кагомэ просила передать, что она уходит в соседнюю деревню.
– Чё?
– Она. Уходит.
До Инуяши начало доходить…
– К кому?!
И дошло совсем не то, что нужно.
– В деревню, – осторожно повторил Шиппо, потому что Инуяша, внезапно схватившийся за меч, вынуждал быть острожным.
– К тому жирному пиздюку?!
– Чего?..
– Я тебя спрашиваю, к той свинье, да?!
На его счету числилось уже три бутылки.
Шиппо на всякий случай отступил.
– Я не знаю… Попросил её об этом монах…
Инуяша в негодовании развернулся к Мироку:
– Ты?!
– Я же был с тобой, – слабо запротестовал тот, но на его счету числилось уже восемь бутылок и едва ли он мог быть убедительным.
Неубедительно упав на циновку, Мироку выбыл из разговора и внешнего мира на неопределенный срок. Алкоголь усыпил его, но, к несчастью, никакой алкоголь не был в силах совладать с лютой ревностью его собутыльника.
– Я пойду и убью его, – поклялся Инуяша и погрозил бытию кулаком.
– Да кого его-то?
– Да вот его.
– Кого?
– Того самого!
– Инуяша… – заныл Шиппо, но Инуяша был неумолим.
– Отвечай, где они. Я не шуткую! – и он угрожающе покачнулся.
Похоже, он и вправду не «шутковал». Шиппо оценил его заторможенность, мутный взгляд и убийственный аромат, источаемый Инуяшиным ртом.
– Они пошли в лес, – солгал Шиппо.
– Да?
– Ага. На запад.
Инуяша подхватил последнюю полную бутыль, на прощание кивнул всем присутствующим и отсутствующим – и ушёл, двигаясь на удивление прямо.
Шиппо даже присвистнул. Далеко дойдёт.
Инуяша уже оставил позади лесную развилку, когда его душу посетили зыбкие сомнения, а живот – другие, не менее поганые чувства. Чувства эти были горьки и печальны. Они будто переполняли его всего и рвались наружу. В остальном они очень напоминали позыв сходить облегчиться по большому, и Инуяша со вздохом попёрся в кусты.
Шаги теперь почему-то отдавались в горле и скользили там каким-то склизким комком. Инуяша остановился и икнул. «Вот оно что!» – ему вспомнился Мироку. Мироку в сточной канаве. Мироку, проникновенно говорящий…
«Человек слаб».
Инуяша понял, что он тоже слаб, и упал на карачки. Его вырвало тут же. Затем – снова, только он попытался встать. Остатки обеда покидали желудок Инуяши с неумолимой беспощадностью – да так долго, что Инуяша успел удивиться размерам своего желудка и пожалеть о том, что теперь тот пуст, как зажатая в его руке бутылка.
«Или она не пуста?..»
Инуяша попытался проверить это, но попытка закончилась плачевно. Поднимаясь из лужи собственной блевотины, он вдруг вспомнил, зачем изначально сбирался в кусты.
«А, черт!..»
Подпирало.
Конечно, он всё ещё был посреди дороги, но зов природы подсказывал, что до кустов ему не добраться. Была не была! Кое-как стянув штаны-хакама, Инуяша пристроился на обочине.
Облегчение пришло спустя полминуты, и Инуяша тут же прочувствовал, что кроме всего прочего хочет отлить. Решив ни в чём себе не отказывать, он окропил дорогу жёлтой струёй и устало прикрыл глаза.
– Инуяша?.. – послышалось сквозь умиротворяющую темноту.
«Чего?» – спросил Инуяша мысленно, и только тут понял, что голос кажется ему очень знакомым…
«Срань господня!» – Инуяша открыл глаза.
Но это был всего лишь Сещёмару. Стоящий поодаль дороги Сещёмару. Взирающий на него с вершин своего благородства Сещёмару. Его единокровный, его чистокровный и презирающий его старший брат.
Инуяшу переполнили разные чувства, а его желудок – недавние позывы в кусты. Позывы вновь победили, и, оставив на дороге ещё одну частичку себя, Инуяша был готов взвыть – именно сегодня, именно в этот час его грёбаному братцу нужно было припереться в гости к своей человеческой малявке! Именно сейчас, когда Инуяшина душа так жаждала одиночества.
И желудок, кстати, тоже. Снова.
«Нет, вот свинья! – возмутился Инуяша, сверля родственника мутным взглядом. – Стоит и смотрит. Я сру, не видишь? Да, а перед этим я блевал, потом срал, потом срал и ссал одновременно! Ну и что! Никогда такого не видел, что ли?!»
Сещёмару, очевидно, не видел такого никогда, потому что с места, несмотря на всю неоднозначность во взгляде, сдвинуться не мог. Как ни крути, а надо было что-то делать. Что-то сказать. Как-то оправдаться. Инуяша лихорадочно напряг остатки разума, и перед разумом всплыло лицо Мироку.
Вот оно! Что он там говорил?
Что-то по человека…
«Человек» – и что-то еще…
Ах, точно!
Инуяша набрал в грудь воздуха и выдал:
– Человек срать.
Старший брат пару раз моргнул и, развернувшись, двинулся вглубь леса.
Над дорогой жужжала стайка мух.
День как-то не задался.
________________________________________________________________
Сказ о братьях-демонах
Бета: Ki$Hk@ mad anime-man
Драма, G, джен
Инуяша, Сещемару и пр.
Одинокий среди деревенских детей, Инуяша выдумывает старшего брата.
2 500 сл.
Ну, слушайте, девочки. Слушайте. Да повнимательней, каждое слово ловите. И не перебивайте – слышите? – меня, старого. Все вы молодухи такие. Вам бы все поскорее. А тут история долгая была. Право, долгая. Началась она больше века назад, вас тогда еще и в помине не было. Началась со смерти великого Ину-но-Тайсё, для которого я, представьте себе, выковал два славных меча. Умер он, поговаривают, от руки простого смертного. Да еще и за человеческую принцессу. Поговаривают, да только теперь никто из великих демонов в эту чушь не верит. Мол, байки все. Досужие домыслы. И как-де такое вообще могло приключиться? Но… приключилось же, черт возьми! Это вам я говорю, а уж мне-то виднее. Я, если вы не забыли, выковал для Ину-но-Тайсё два меча. Два отличных меча. И эти мечи теперь носят сыновья, которых он после себя на земле оставил.
Вы их прекрасно знаете. Обоих. Только в те времена, о которых я стану сказывать, младший, Инуяша, еще не был таким грубияном. И кулаками он еще махал не так бойко. И не лупил меня, старого-слабого, ни за что ни про что... Эх, ну да черт с ним!
И Сещёмару, старшего, вы знаете, верно? Ну, он-то, если пораскумекать, не шибко изменился… Но да полно. Мой теперешний сказ не о том. Вот, глядите-ка. Красив рисунок? То-то же.
А кто на нем… узнаете?
– Ты что, толкаешься?! – взвизгнул какой-то мальчуган, и Инуяша сразу же поднял голову.
– Это я-то! Это ты меня толкнул!
– Я? Я?! Ты врешь! Всё ты врешь!
– Ничего я не вру!
– Врешь!
Они стояли шагах в десяти от него и, запальчиво переругиваясь, собирали вокруг маленьких болельщиков.
Пахло дракой…
Издали Инуяша с любопытством глядел на ребячье столпотворение, а склока разрасталась. В детстве у него не было многого из того, что в обилии имелось у его погодок. Отцовская любовь, смастеренные кузнецким учеником игрушки, друзья. А значит, ему оставалось только смотреть.
И он смотрел и даже мысленно поставил пару спрятанных под рубахой пуговиц на того мальца, что был повыше. Но дело меж тем приняло неожиданный оборот.
– Если ты не извинишься, я скажу брату! – пригрозил первый мальчуган и встал в боевую позу.
– А я тогда своему скажу! – не остался в долгу второй.
– А я скажу своему старшему брату!
– А мой старший брат куда старше твоего!
– А мой – сильнее!
Это было в духе деревенских. Жаловаться отцу и матери между ребятами считалось делом зазорным. А вот брату – всегда пожалуйста. Даже поощрялось. Брат был самой страшной угрозой на селе, и что ни говори, если он и вправду приходил, худо было всем. В том числе и его малолетнему родственнику.
Именно это и случилось теперь. Брат, чьим авторитетом пользовались без его ведома, вырулил из-за забора очень неожиданно и своевременно – как раз тогда, когда первый задира обещал второму кучу переломов и синяков (понятно, за чей счет). В воздухе прогремело низкое раскатистое «Цыц!», и бушующая компания притихла. Брат долго и с чувством разгонял малолеток, а когда лужайка опустела, с размаху влепил единокровному заводиле такой подзатыльник, что тот заревел.
«Здорово», – подумал Инуяша, и улыбка осветила его запачканное лицо.
Больше всего на свете Инуяша мечтал не об игрушках, не о друзьях и даже не об отцовской любви. А о старшем брате.
Мамина кисть мягко скользнула по бумаге. Закруглился последний виток на шкуре нелепого рисованного монстра.
– Страшно? – мама приподняла рисунок, легонько ткнула в нос Инуяше и зарычала.
Стало очень смешно.
– Вижу, что страшно, – улыбнулась она. – Тогда сядь поудобнее и слушай…
Вечерние сказки, которые сочиняла мама, были единственной радостью за весь день. Настоящей радостью, большой радостью. И отчасти – внушающей гордость, потому что героями этих сказок неизменно оказывался сам Инуяша, и в них он был лучше, удачливее и сильнее всех. Каждый вечер из маленького полукровки, которого травили даже самые хилые мальчишки деревни, он превращался в героя с огромным мечом наперевес. И сражался. Его враги были чистокровными демонами, но он всегда побеждал. А врагов у него было предостаточно – вон, целая стопка маминых рисунков, заботливо перевязанная красной лентой. И все до одного – повержены лично им.
Но сегодня – стоит ли говорить, почему? – Инуяше не хотелось быть единственным героем. Нетерпеливо суча ногами, он все пытался вмешаться в сказку.
– …И когда злой страшный они поскользнулся на мокрой земле, Инуяша вынул из ножен меч. Как размахнется – и!..
– И промазал, – закончил за нее Инуяша.
Мама с удивлением поглядела на него.
– Хорошо… Но Инуяша не растерялся и!..
– И промазал еще раз.
Тогда растерялась мама:
– И что же сделал Инуяша со страшным злым они?
То, что надо. Воодушевившись одолженной ему ролью сказочника, Инуяша сообщил как нечто само собой разумеющееся:
– Он ему такой говорит… Я, говорит, сейчас позову своего брата!
– А они?.. – ахнула мама.
Конечно, рассудил Инуяша, она даже представить не могла, какой лихой поворот ее ждал. Он выдержал торжественную паузу и закончил:
– А они испугался и убежал!
– Да?..
– …Но его потом всё равно убили, ты не волнуйся.
– Понимаю…
– А вообще, он сам умер. Ну, понимаешь, от страха! Брата испугался, вот и умер.
– Инуяша, – вдруг перебила мама. – Откуда ты взял этого брата?
Лицо у нее было взволнованное и несчастное, как в ту ночь, когда деревенские пришли к дворцу, с шумом требуя заколоть какого-то демонёнка. Инуяша тогда тоже испугался: а вдруг этот демон доберется до них с мамой? Но сейчас ничто не предвещало беды. Может быть, он просто-напросто сочинил слишком страшную сказку?
– Извини, – пробубнил виновато. – Я его выдумал. Но я больше не буду!
– Выдумал? – переспросила мама. – Но зачем?..
И хотя ответ давно сложился в голове Инуяши, словами в тот вечер он так и не прозвучал. В горле вдруг застрял какой-то подлый комок, а глаза против воли уставились в пол. Инуяша только и смог, что пожать плечами да выдавить невнятное:
– Просто…
Мама молчала.
– А ты не можешь мне его сделать?.. Как сделала меня?
– Прости, Инуяша. Не могу.
Но она – в конце концов, она же была мамой – положила руку ему за ухо. И шепнула, как будто по секрету:
– Но я могу нарисовать тебе брата. Хочешь?
В тот день мама впервые достала из ящичка с бумагой белила – чтобы у брата Инуяши были такие же серебристые волосы, как у него самого. Макнула кисть в желток – и два золотых глаза взглянули на Инуяшу с разложенного листа вагами*. Один штрих – волна волос, второй штрих – колючий доспех, третий – ножны меча. Прошло не больше часа, как рисунок был готов. Он был искусен, как прежние, но теперь вместо смешного Инуяшиного врага с его полотна взирал прекрасный и сильный юноша. Защитник. Брат.
– Ух ты, – выдохнул Инуяша и даже забыл поблагодарить расстаравшуюся художницу. – Это он?
Она кивнула.
Инуяша взял портрет в руки и критически его оглядел.
– Да-а, – протянул он после досконального осмотра. – Такое ты не родишь.
– Почему же?..
– Ты ж говоришь, я лучшее, что ты сделала в жизни. Значит, лучше не сделаешь. А он… – и Инуяша еще раз посмотрел на своего брата, – ага, – кивнул, – намного лучше.
Мама покачала головой и шепнула:
– Глупый.
– А вот это… – не слушал ее Инуяша, – что такое?
– Это меч.
– У него есть меч?
– Верно.
– Ух ты…– второй раз протянул Инуяша.
И он вновь углубился в детали рисунка, а мама, медленно собрав ящик с красками, села за его спиной.
– Хочешь, – спросила она не сразу, – придумаем вместе, какой он?
Инуяша так и подскочил от радости – идея была просто отличной.
– Еще бы!
– Ты начнешь?
О, ему было что сказать. Большой, длиннющий ковер историй, которые буквально мелькали у него в голове, стоило только обратить взор к портрету. На деле, однако ж, вышло не так складно. Зато – самая суть.
– Он сильный!..
– …Как твой отец, – откликнулась эхом мама.
– И умеет делать настоящие чудеса.
– Своим мечом он может воскрешать мертвых.
– И еще он не такой, как я, – не полукровка…
– Хорошо. Он – чистокровный демон.
– А самое главное, – и Инуяша даже обернулся к маме, чтобы самое главное не ускользнуло от ее внимания. – Самое главное – он меня любит!
Почему же она молчала?
Голова, увенчанная двумя куцыми хвостиками, склонилась к его плечу так неожиданно, что Инуяша не успел спрятать рисунок.
– Что это? – спросил писклявый девчачий голос.
– Это… ничего, – попытался отбрыкнуться Инуяша, судорожно сворачивая бумагу.
Но допрос с пристрастием не прекратился.
– Нет, это чего! Чего! Отвечай! – и девочка, которую, кажется, звали Юки, попыталась вырвать из его рук портрет.
– Да отстань!
– Сам отстань!
– Я к тебе и не лезу!
– От бумаги отстань!
Инуяша отстал (не по доброй воле), и девочка развернула скомканный портрет с завидной скоростью.
– Это кто? – спросила она тут же.
– Никто… – обиженный, отозвался Инуяша, но тут Юки ойкнула, потом ахнула и закончила свою мысль следующим выводом:
– Он прям как ты!
Обида, предсмертно дернувшись, исчезла восвояси. Инуяша был готов обнять Юки и загодя простить все насмешки – столь велика была его радость от этого случайного замечания.
– Это мой старший брат, – важно надувшись, сказал он.
Выдуманный брат. Но что выдуманный – это уж не чужого ума дело.
– Да-а?.. – протянула Юки. – Старший брат? У тебя?
– Да, а что?
– А у таких, как ты, их не бывает!
Счастье, предсмертно дрыгнувшись, исчезло восвояси. Инуяша шепотом обозвал Юки дурой, а та уже кричала мельтешащей невдалеке детворе:
– Эй! Идите сюда! Эй, ребята! У Инуяши появился старший брат!
Суд, которому подвергся Инуяша, был суров и беспощаден. Детская свора, окружившая его, шумно решала, стоит ли верить полукровке и может ли вообще быть у полукровки брат. В том, что не может, они до этого исторического момента ни капли не сомневались. Но ничуть не слабее была их уверенность в том, что любой портрет, настолько приближенный к действительности, не может изображать вымышленное существо. Раз нарисовали, да так четко и правильно – значит, нарисовали живого человека. В деревне никогда и не видывали иных портретов.
Наконец, для пущей уверенности малышня решила обратиться к народу поопытнее. Тут же не пойми откуда был вызван чей-то старший брат, который, оглядев портрет с очень важным лицом, объявил Инуяшиного родственника настоящим. Все тут же согласились, потому что и коню понятно, что старший брат «своего» всегда узнает. (Инуяша, правда, не понял, но промолчал, чтобы не казаться глупее коня.)
И тут-то нарисовалась проблема куда серьезнее…
– А твой брат – он такой же, как ты?
Это был самый старший из ребят. Инуяша только сейчас и заметил, что все внимание, прежде обращенное на рисунок, вновь вернулось к нему.
– Как я?.. – не понял он.
– Ну, полукровка?
– Нет! Он настоящий демон!
Вокруг сразу стало тихо. То ли крикнул он слишком громко, то ли слово это – «демон» – само собой погружало округу в тишину.
– Ты… брат демона? – обронил кто-то из толпы.
– А что такого?.. – только и нашелся сказать Инуяша.
И если подумать – действительно, что такого неожиданного было для них в этой новости? Их отцы и матери, все деревенские звали его полукровкой, полудемоном. А они смотрели на него так, словно только теперь поняли смысл этого слова.
– Ну так и иди к своему брату, что ты тут ходишь! – выкрикнул один.
– Да, да, иди! – подхватили детские голоса, рассыпаясь по округе колючим эхом. – Уходи с мамкой! К демонам! И держись подальше отсюда!..
Их крик еще долго звенел в ушах Инуяши, когда напуганный самым страшным словом – «уходи» – он несся мимо покошенных деревенских домов. Замок, высокий и такой же негостеприимный, как подвластная ему деревня, виднелся где-то вдали, и Инуяша замедлил бег, с досадой понимая, что кроме матери его там никто не ждет.
…И у него нет никакого брата.
Портрет, смятый и порядком запачканный грязными детскими руками, покоился за пазухой. Сглотнув подступившие к горлу слезы, Инуяша достал его, осторожно разгладил и уставился, словно на храмовый алтарь. «А может быть, если я очень поверю, ты и вправду появишься?..» – пришла на ум страшная глупость. Присев у обочины, Инуяша положил рисунок к себе на колени и, не прошло полминуты, унесся в сказочный мир мечтаний, куда, как известно, попасть могут только дети.
Не сразу он услышал чье-то кряхтение за спиной.
– Бог мой! – воскликнул кряхтила, и лишь тогда Инуяша с писком отскочил в сторону.
Крохотный одноглазый старичок, одетый по-монашески, поднимал оброненный Инуяшей рисунок. Он прищурился, приблизил портрет к своему глазищу, затем отвел на вытянутые руки, для порядка пошамкал. И сказанное им поражало ничуть не меньше, чем его одинокий глаз.
– Клянусь всеми напуганными мной селянами, это Сещёмару-сама!
Говорят, если путнику придется идти по дорожной обочине, у него есть все шансы наткнуться на обитающего там демонёнка, и встреча эта сулит беду, хотя никто и никогда не смог бы ответить – какую. Впрочем, разве можно ожидать что-то, кроме беды, от встречи с маленьким одноглазым монашком? Решительно ничего.
Новый Инуяшин знакомый довольно почесывал бороду, разглядывая портрет, будто на выставке. Его единственный глаз больше не смотрел в сторону мальчика, и мальчик, попривыкнув, спросил:
– Вы… назвали какое-то имя?
– А? – оторвался от созерцания тот. Страшный глаз снова вперился в Инуяшу. – Что ты говоришь, малец?
– Вы сказали, это чей-то портрет… – потухшим голосом повторил тот.
– Так-то я и сказал, верно. А что? – и он, так и оставив Инуяшин вопрос без ответа, подошел поближе, протяжно хмыкнул и принялся осматривать физиономию Инуяши с такой же доскональностью, с какой недавно осматривал портрет.
– Ба! – заключил под конец этой процедуры он. – Да ты, никак, сын Ину-но-Тайсё?
– …Кого? – пискнул Инуяша.
– Да ты, мальчик, вообще ни сном ни духом?
– О чем?..
– О том, что ты – сын демона? Ныне мертвого. И брат другого демона – живого, – одноглазый монашек откашлялся и с почтением произнес: – Сына Ину-но-Тайсё, хозяина Западных Земель, насколько я знаю. Сещёмару-сама его имя. Слышишь, мальчик? Да ты вообще слушаешь меня?..
Инуяша смотрел на него широко распахнутыми глазами. Где же обещанные беды? Где невзгоды, сулимые этой встречей? А может, для демона – хоть и наполовину – беда обернется счастьем?
Инуяша мчался в замок, окрыленный радостной вестью.
Он есть.
Он существует.
Он где-то ходит. Дышит. Говорит.
Он, самый сильный, хозяин Запада…
И когда он придет, ни один деревенский задира, ни один деревенский пьяница – ни один! – не скажет ему: «Уходи!».
Инуяша мчался в замок, но замок встретил его закрытыми дверями.
– Пустите! Вы чего?! Мне надо к маме! – загрохотал маленький голос у ворот.
Ленивые привратники встретили его почти полной глухотой и слепотой.
– Ну чего ты растявкался? Не велено.
– Но моя мама!..
– Не велено!
– Да что ты все заладил!..
– Заткнись, щенок!
Рядом с босой Инуяшиной ногой грозно воткнулось копье, и он отступил, враз онемев от этого удара, точно тот пришелся ему прямо в горло. Он, наверное, выглядел совсем жалко, потому что прежде взбешенный стражник вдруг, скупо вздохнув, проговорил:
– Слушай, мелкий… Говорю тебе, нам не велено. Иди отсюда, по-хорошему говорю.
Инуяша испуганно поглядел на привратника. Тяжело и нехотя дались ему эти слова. Он, наверное, редко говорил по-хорошему.
– А моя мама?..
– Дык ее еще позавчера свалила гнилая горячка*. Господин велел тебя не пускать, как только она захирела.
– Позавчера? – обомлел Инуяша. – Что ты врешь! Я был с ней вчера! Она была здорова вчера!
Привратник странно взглянул на него, а затем со всей силы ткнул тупым концом копья в грудь. Кувыркнувшись, мелькнули ворота, и перед глазами встало пасмурное небо. Оно было ясным, вспомнил Инуяша. Ровно пять минут назад – было ясным. Точно до разговора с одноглазым демонёнком.
– Ты шутишь, парень? – послышался приглушенный голос привратника. – Тебя не было пять дней.
«Госпожа искала тебя».
Так и отдала она богу душу – прекраснейшая из женщин, что я видывал, жена почтенного Ину-но-Тайсё. А сын ее остался один-одинешенек на всем белом свете. Жил он, слышал я, поначалу в той же деревне, да разве ж прожить полукровке рядом с людьми? Прогнали его в лес, ну а там – сами знаете. Где поближе к селам – люди ходят, где поглубже в чащу – наша братия. И ни те, ни другие – ему не товарищи. Черт знает, как он выжил да чем кормился тогда, но одно мне известно точно. Шел он от деревни той прямо на запад. Никуда не сворачивал и шага не замедлял. А если идешь так долго и упрямо – куда-нибудь ты придешь непременно. Так оно и вышло – дошел Инуяша до западных земель спустя шесть лун. А ветер слухи исправно носит… И наслышались демоны про полукровку, что ищет брата своего – Сещёмару. И будто бы этот брат его ждет…»
_______________________________________________
* Вагами (васи) – традиционная японская бумага.
** Гнилая горячка – уст. тиф.
________________________________________________________________
В фиках по недавнему аниме-сериалу "Free!", естественно, пострадал главный герой, чьи странности согласно моему дефектологическому вероисповеданию объясняются довольно просто...
Дождь, ванна и мёртвый пёс
Драма, PG-13, джен-преслеш
Хару, Рин
Каждый день, ровно четверть суток, Хару должен проводить в одиночестве и у него на это весьма внушительная причина.
2 500 сл.
Это случилось ещё в те времена, когда их старый бассейн был полон воды и довольной детворы, тренер был тренером, а совсем не курьером из пиццерии. Хару тогда учился в младшей школе, любил только воду и никогда бы не подумал, что однажды поплывет в эстафете с Макото, Нагисой и Рином. Дожди в том году шли редко и скудно, но иногда всё-таки шли…
– Эй! – его голос ворвался в окно вместе с шумом ливня, и Хару, вздрогнув, подумал, что вот он – конец. Рин, вечно таскающийся за ним в школе со своей навязчивой эстафетной идеей, явился к нему домой.
Это, определенно, был его голос.
– Эй! – закричали снова. – Ну где ты?!
Хару не нравился голос Рина. Всегда резкий, взрывной и такой непохожий на мерный шум воды, который ты слышишь, слушая дождь, – или плывешь, плавно роняя гребки в воду.
– Ну, выходи ко мне! – заорал Рин на улице снова, и Хару сдался.
Наверное, надо и вправду выйти. Выйти и сказать – уже в который раз – нет, Рин, я плаваю только вольным стилем, и потому, Рин…
– Хаунд, ну выходи… – грустно попросили на улице, и дождь ударил сильнее.
Чужая беда примечательно тем, что сближает сильнее чужой удачи.
Хару держал зонт над промокшим насквозь Рином и слушал его сбивчивый рассказ. Он был очень прост – настолько, что без труда бы взял первое место в номинации «самый тривиальный случай в любом городе, в любой стране, в любое время». Большой доберман Хаунд жил с Рином и Го почти три года. Он был добрым, чудесным – вероятно, как любой доберман, названный в честь собаки Баскервилей* – но теперь он сбежал. Мать так и сказала – сбежал, когда Рин с Го были в школьной поездке. И хотя Рин не мог вразумительно ответить на такие животрепещущие вопросы как «почему мама не искала пса сама?» или «куда пес мог деться в их маленьком городке?», в одном Рин был уверен на все сто: если искать – всё найдется.
– …Так что я пойду, – оптимистично закончил он, прежде чем в сгустившемся небе над их головами прогрохотал гром. – Все равно пойду, – повторил зачем-то.
Хару окинул гостя коротким взглядом. Вид Рин имел, мягко говоря, не прогулочный. Задержав взгляд на его посиневших губах, упрямо сжатых в тонкую нить, Хару неуверенно попрощался:
– Иди… Зонтик возьмёшь?
– Давай, – Рин принял зонт с ещё меньшей уверенностью. Он замёрз и устал. Но признаться в этом было совестно – то ли перед потерянным псом, то ли перед выслушавшим его Хару. – Спасибо, ага. Я пойду тогда…
Столб ливня скоро укутал его удаляющийся силуэт. Хару с полминуты глядел Рину вслед, думая о всяких мелочах вроде незакрытого окна в своей комнате. «Теперь всё зальёт, – отстраненно подумал Хару. – Всё-всё зальёт». А потом он закричал в не стихающий ливень:
– Рин!
И зачем-то бросился следом.
Детство – пора, когда не стыдно поступать искренне.
Когда пар, поднимающий от воды, защекотал лицо, Хару стало совсем тоскливо. Он мог делить раздевалку с кучей других ребят, слушать, пропуская мимо ушей, их бесконечные разговоры, полдня просиживать в школе вместе с Нагисой и Макото, зваться их другом и называть их своими друзьями, но горькая правда заключалась в том, что остальную половину дня Хару просто обязан был прожить в одиночестве. Без Нагисы и Макото, без веселых криков в раздевалке, без учителей, без приставаний семьи – один. А теперь он провёл эти полдня, скитаясь с Рином под проливным дождём, и это нагоняло какую-то непонятную тревогу. Когда-то давно, ещё в детском саду, мать водила Хару к строгой женщине в белом халате. Женщина долго показывала Хару всякие однотипные картинки и задавала разные скучные вопросы, а потом сказала, что он имеет полное право на эти полдня тишины. И ещё пару слов – маме. Он их не запомнил.
Хару мотнул головой, чтобы согнать тревогу. Рин пришел к нему в первый раз. Один-единственный раз. С бедой. И раздражаться на него было по меньшей мере невежливо. Вздохнув, Хару пошел на следующий героический шаг, и первым предложил ванну гостю. Вернее, он только и успел позвать: «Рин!», – как Рин незамедлительно вырос за его плечом.
– Что? А! Спасибо, а то я замерз, – и улыбнулся.
Он выглядел неоправданно бодрым. Они вернулись к Хару четвертью часа раньше, так и не найдя потерянного пса – продрогшие и усталые. Хару плохо чувствовал настроения других и глядел на эту неуместную улыбку едва ли не с подозрением. Между тем Рин разделся, спешно побросав одежду на банный коврик, и с всплеском уселся в воду.
– Что? – не понял Хару, когда Рин вопросительно уставился на него.
«Да, надо же выйти…» – запоздало напомнило чувство приличия, но прежде чем Хару развернулся к двери, в глаза бросилась одна примечательная деталь…
Рин сидел, занимая ровно половину ванны.
– Ты залезаешь? – спросил он.
Хару безмолвно уставился на припасенный ему уголок. Он не любил многолюдные сборища, но мог терпеть их. А вот такую близость – он бы стерпел? Пар, ставший тусклее, поднимался к потолку. Вода слабо волновалась от ёрзаний Рина. А вместе они вопрошали – «Ну давай, чего ждешь?»
Хару всё-таки очень любил воду…
– Залезаю, – коротко бросил он, стягивая через голову футболку.
Рин встретил его все той же улыбкой и таким же, как она, неуместным вопросом:
– А где твои родители?
– Мама на работе.
– А папа?
– Не знаю.
Однажды, ещё в детском саду, когда девочка из группы, играясь, обняла его, Хару ответил ударом и страшным криком. Ему тогда показалось, что её объятья – железные тиски, которые непременно раздавят его, продержись он в них еще хоть секунду. С той поры утекло много лет, и больше Хару не помнил за собой ни единого удара, но одно не изменилось совершенно – чужие касания были всё теми же тисками. Одежда защищала от них. Но сейчас на нём не было никакой одежды.
Рин молча сидел рядом, и его плечо крепко прижималось к плечу Хару. Вода была всё ещё горяча, но единственный жар, который чувствовал Хару, исходил только от этого плеча. А ещё Рин был жутко дерганым – это Хару теперь понял на собственной шкуре. Брык, шурх – это Рин пересаживается подобнее. Хлоп, стук – это он шебуршит под водой ногами. И снова касание. Ещё одно, случайное. Оно обожгло так же сильно, а Рин мимолетно бросил: «Извини».
Они сидели, каждый погруженный в свои мысли, и лишь под конец Рин стал разговорчив, как обычно.
– Хорошо, да, в ванну после дождя?
– Угу.
– Без неё я бы простыл…
– Угу.
– Я надеюсь, Го не бегала под дождём, как мы…
– Угу.
– Это моя сестра. Го. Младшая.
– Понятно.
– Хару, слушай…
Хару резко встал.
– Я – всё. Буду на кухне.
Наверное, даже слишком резко – и встал, и выплюнул эти слова. Рин провожал его виноватым взглядом, и Хару слабо кольнула досада. Невежливо, неприлично, неучтиво – это же гость. Его второй после Макото гость.
Но когда же этот гость уже уйдёт?..
Гость решил – не сегодня.
– Где у тебя телефон? Он у тебя вообще есть?
Вопрос оторвал Хару от грязных плошек и развернул носом прямо к Рину. Было около восьми вечера: ужин Хару, который в те времена ещё не сводился к зажаренной скумбрии, потому что его готовила мать, был честно разделен на двоих и съеден в скорбном молчании. Рин, похоже, не торопился домой и в упор не видел недовольные взгляды хозяина. Или взгляды эти у Хару выходили никудышные? Как знать. Впрочем, теперь, с вопросом про телефон, надежда возрождалась. Без сомнения, Рин хотел сообщить матери о том, что он в гостях, а она, разумеется, ответила бы ему: «Живо домой! Ты знаешь, который час?!» – а он бы тогда сказал виновато, – «Извини, иду…» – и ушел бы.
Прокрутив в голове сей немудрёный диалог, Хару обрадовался, воспарил духом и, отправив Рина к телефону, что стоял в коридоре, вернулся к мытью посуды. Только воду приглушил, чтобы ничего не прослушать.
Услышанное, правда, было далеко от его фантазий.
– Привет… Да, да. Я в гостях. Знаю… Да, да. Нет, нет. Не хочу.
«Что за глупости?..» – успел подумать Хару, прежде чем из коридора донеслось:
– Можно мне остаться? Они не против.
Что-что-что?! Тарелка со звоном упала в мыльную воду. Нет, осадил себя Хару, подожди.
– Ну, тогда я останусь, ладно?.. Нет, его мама не может подойти. Она дома, просто… Ну, хорошо. Перезвонит. Пока. Да, всё нормально…
Трубка, звякнув, легла на рычаг. Разговор Рина с матерью подошел к концу, и Хару, обескураженный таким лихим поворотом, едва ли заметил, каким тусклым был голос его гостя. Рин показался в дверях – на лице играла улыбка, – и снова соврал. На этот раз – ему:
– Мама предложила мне остаться у тебя, если я захочу.
Хару моргнул. Только что он слышал нечто иное.
– Ну, и если ты не против. А ты же не против, да?
– А… ничего? Моя мама сегодня не вернётся. Она работает сутки, мы будем одни.
– Супер!
– Ты не боишься?
– Ты шутишь, Хару? – Рин закружился в радостном танце и попытался закружить его. – Это же офигеть, как весело! Мы можем играть всю ночь!
– Или спать, – сухо вставил Хару.
Рин остановился. Поглядел на него и с заминкой кивнул.
– Или спать, – в глазах у него проскользнуло что-то тусклое, непривычное. – Это тоже неплохо.
Самым прекрасным в воде была ее потрясающая ритмичность. Шумы, всплески, потоки и капли дождя – все это могло показаться хаотичным лишь глухому уху. Но Хару слышал, какой она была на самом деле. Чувствовал. Знал. Капли дождя падали с четко выдержанным интервалом, приливы и отливы в море приходили лишь в отведенное им время, а вода в бассейне и вовсе напоминала солдата. Не плескалась, как ей вздумается – двигалась точно вослед гребкам пловца.
А еще – вода была тихой.
В ней Хару никогда не слышал чужих голосов…
Полночь пробила где-то с четверть часа назад, и дождь за окном давно стих. Они лежали в комнате Хару, хотя последний отдал бы всё, чтобы Рин остался ночевать в столовой на первом этаже. Слышалось легкое сопение гостя – он уже уснул. А вот к Хару сон не шёл, хоть убей. Чужое присутствие раздражало и вселяло странную тревогу. Как будто из того угла, где лежал Рин, тянулась невидимая проволока и колола Хару в бок, не давая забыть о госте ни на минуту. Снова вспомнились его походы к строгой тёте. «Покажи мне улыбающегося мальчика», – просила она, тыкая Хару в нос две фотографии с мутными пятнами вместо лиц.
Он никогда не мог понять, где улыбается мальчик. И она долго объясняла ему – вот, смотри, здесь он улыбается…
…А здесь плачет.
«Ты не понимаешь, в чем разница, Хару?»
Он и вправду не понимал. Не понимал, почему маме непременно нужно его обнять, и почему его просят обнять вон ту девочку, которая очень хочет с ним подружиться. И почему люди плачут, и как они любят, и что нужно чувствовать, если любят тебя или плачут рядом с тобой.
Но, по счастью, его научили, что нужно говорить…
– Не плачь, Рин. Всё будет хорошо.
Он уже с минуту слышал его сдавленные хныканья.
Рин молчал. Но хныканья прекратились.
– Всё будет нормально, – повторил на всякий случай Хару и, боясь, что вновь ошибётся, осторожно спросил. – Ты же из-за собаки плачешь?
– Я не плачу! – возмутились из другого конца комнаты. – Я никогда не плачу! И вообще я спал.
– А, ясно. Извини, что разбудил.
Он спал. Здорово. Хару снова ошибся.
Тишина поглотила всю комнату и нависла над ними холодной синей тьмой. Хару перевернулся на бок и отсчитал полминуты в такт с настенными часами, как вдруг Рин окликнул его и попросил прощения.
– Я знаю, что надоел тебе. Просто я не хочу домой… К ней…
«К кому?» – спросил про себя Хару.
«И зачем ты снова рассказываешь мне что-то?!»
– Я не хочу жить с ней после того, что она сделала с Хаундом… – всхлипнул Рин. Потом спешно пожаловался на насморк.
Хару молчал, пытаясь вникнуть в сакральный смысл фразы.
– Разве она виновата в том, что пёс сбежал?..
Тётя в белом халате учила, что с грустными людьми молчать некрасиво.
– Ты шутишь?..
– Что? Нет!..
Хару не врал. Он даже не понимал чужие шутки.
– Никуда он не сбежал… Это она его унесла и усыпила. Понимаешь? Отнесла и убила!.. А я любил его! Он каждый день встречал меня из школы! Он бегал со мной по утрам! А если я плакал, он облизывал мне щёки, и клал лапы на плечи, он всё-всё понимал! Ну и что, что он лаял по ночам?.. Ну и что, если даже в дверь скрёбся?! Подумаешь, обшивка!.. Тупая обшивка… Никому не нужная, дурацкая!.. обшивка!..
Он говорил и говорил. А Хару с удивлением смотрел в темноту, что прятала мокрое солёное лицо Рина. Сейчас рядом с ним лежал человек, который любил своего мёртвого пса больше, чем Хару любил свою мать. Он плакал, а Хару не мог проронить ни слезинки. Интересно, каково это, подумалось вдруг. Наверное, жутко неудобно – любить кого-то. Наверное, это почти как тиски, что чувствует Хару вместо объятий…
Решение пришло следом за этой мыслью. Откинув одеяло, Хару встал и ровным шагом направился к сотрясающемуся в беззвучных рыданиях Рину. Был ли тот удивлен? Наверное. Он вздрогнул, словно его окатили ушатом холодной воды, когда Хару, отогнув край одеяла, скользнул внутрь. Сомкнулись вокруг плеч Рина его руки, и теперь всё было, по крайней мере, честно – Рин в тисках, и Хару тоже в тисках.
Каждый в своих.
Рин упёрся руками в его грудь, совсем слабо, а затем обмяк и обнял в ответ. Его слёзы холодили шею Хару, а волосы лезли в глаза. Минуты через полторы стала душно, и Хару начал утопать в своей обыденной тревоге, непонятной ни ему, ни даже тётям в строгих белых халатах. И всё-таки он не отпустил Рина в ту ночь.
Потому что это было правильно.
Потому что этого от него и ждали.
А ещё…
«Я любил его!»
Любил.
Лю-бил.
Хару закрыл глаза и мысленно повторил это слово, старательно пробуя на вкус. Он слышал его много раз от матери, но никогда прежде не думал, что слово может стать другим, если его произнесёт другой человек. Особенным, неповторимым. Таким, как будто у Рина забрали все остальные слова и оставили только это. Укор, обида, признание, даже прощание – в нём было всё.
За окном уже принялась заря, когда Хару наконец-то заснул. Тиски уже не сжимали так сильно. И в утреннем холоде рядом с Рином было совсем не душно.
Скорее – тепло…
_____________________________________
*Хаунд – кличка от англ. «hound» (гончая собака), употребленного в названии романа «The Hound of the Baskervilles».
Послесловие от автора или «Что не так с Хару?»
Даже далёкому от этой темы читателю очевидно, что Хару в этом фике не просто необщительный и замкнутый – с ним явно что-то не то. Я приписал все его каноничные странности расстройству аутистического спектра. Эта группа психического дизонтогенеза включает целый ряд нарушений разной степени выраженности. У Хару – одно из легких, в противовес классическому синдрому Аспергера, к примеру (думаю, многие его знают по фильму «Человек дождя»). Именно слабость симптомов аутизма помогает Хару «терпеть» окружающих, а с возрастом (не без помощи «тёть») – еще и понимать их чувства, и даже самому что-то чувствовать по отношению к ним. Но на момент описываемых событий мы видим перед собой десятилетнего мальчика, для которого любые эмоции – пустой звук. Он пытается понять их умом и жалеет своего гостя тоже умом, а не сердцем, но всё-таки Рину, который даже не подозревает об аутизме Хару, удается до него достучаться.
Чтобы не создавать иллюзий, замечу, что описанное невозможно в действительности, с реальными аутистами, которые часто имеют еще и задержку психического развития или интеллектуальную недостаточность.
Но давайте помечтаем.
________________________________________________________________
Правильный способ измерить температуру
Юмор, PG
Рин/Хару, намек на Макото/Хару
Окружающая действительность глазами Харуки Нанасэ.
700 сл.
С самого детства Рин был слегка со странностями. Правда. Хару всегда подозревал, но только теперь, когда после продолжительной ссоры и непродолжительных соревнований их команда воссоединилась, он осознал это в полной мере.
Рин. Был. Странным.
Непонятным.
Чудаковатым.
И доказательства тому у Хару имелись просто неоспоримые. Начнем с того, что простейшие заявления могли вводить Рина в состояние глубокой прострации. А то и вовсе вызывать неадекватную реакцию. Например…
– Ты хоть понимаешь, что говоришь?!!
Да, вот такую.
Хару с сожалением взглянул на своего чудика-друга. Вне сомнений, Рин был патологически нервным. Возможно, даже состоял где-нибудь на учете. Как бы там ни было, Хару хладнокровно повторил:
– Я говорю, что температуру так не измеряют. Это неправильно.
– Ты!..
Рин наведался к нему в гости получасом раньше – занести конспекты и оказать посильную поддержку приболевшему товарищу. С тех пор, как Рин перевелся к ним в школу, его конспекты и впрямь были лучшим вариантом для любого прогульщика. Наверное, то была отличительная черта всех странных людей.
– Я говорю, неправильно, – терпеливо повторил Хару.
– Что ты все заладил!
– Когда ты измеряешь температуру, ты должен прикладывать к моему лбу не руку, а губы.
Рин вздрогнул и уставился на больного как ошпаренный кот. Еще одна монетка упала в копилку под названием «Странности Рина». Нормальные люди так себя не ведут. Хару вспомнил, как измеряла его температуру мама, папа, даже приехавшая погостить тетя – никого из них не удивлял этот старый проверенный метод.
Между тем Рин поинтересовался, не сошел ли Хару с ума.
– Почему ты так думаешь?
– Ты хочешь, чтобы я! Я! Дотронулся губами до твоего лба. Ты издеваешься?
А вот и комплексы подоспели. Рину кажется, что над ним все издеваются. Всегда казалось.
– Ничего подобного. Просто только губами можно измерить температуру правильно.
– Да почему, блин?!
Рин как-то устрашающе покраснел, и Хару задался вопросом, здоров ли он сам.
– Потому что, – пояснил Хару, – кожа на руке имеет более низкую температуру, чем наш организм. А губы как часть слизистой – нет. Так что если ты будешь измерять температуру рукой, тебе в любом случае покажется, что она повышена.
Все было очень логично, но, несмотря на это, в спальне воцарилась совсем нелогичная тишина. Рот Рина почему-то никак не хотел закрываться, а глаза смотрели на Хару с немым вопросом.
– Это ты где вычитал? – спросил наконец он.
– Мама в детстве рассказала.
– И… ты запомнил?
– Разумеется.
– Прямо вот в этой формулировке?..
– А что не так с этой формулировкой?
Рин открыл было рот, но оттуда не вылетело ни звука. Обождав с полминуты, Хару спросил:
– Ну, так что, измеришь?
– Что?..
– Температуру мне измеришь?
– А. Ну… ладно, – донеслось растерянное согласие. И тут Рин снова выдал какую-то странность: – Только ты никому не говори. Хорошо?
– Хорошо, – покорно согласился Хару.
Даже если бы он потратил на раздумья пару ночей, он все равно бы не понял, для чего понадобилась эта секретность. Наверное, странных людей не понять простой логикой…
Тем временем Рин неуверенно пересел поближе. Потом еще. И еще чуть-чуть. Щеки у него порозовели, взгляд заползал по одеялу и наконец остановился на какой-то невидимой глазу Хару точке. Да уж, Рин точно был странный. Собравшись с духом, он быстро-быстро прилип губами ко лбу Харуки. Затем также быстро отлип. Отвернулся. Уставился в какую-то новую точку и потрогал пальцами свои губы. Взгляд у него был растерянный и напуганный. Хару даже проникся жалостью:
– Не бойся, я уже не заразный.
Рин посмотрел на него так, словно не понимал, к чему он.
– Итак, твой вывод?
– А?..
– Какая у меня температура?
Взгляд Рина обратился вовнутрь. Похоже, температура Хару была последним, на что он обратил внимание.
– Ясно, – вздохнул больной. Ну, ничего не поделаешь. – Тогда принеси, пожалуйста, градусник. Измерю так.
В комнате снова захозяйничала тишина. В этот раз – неумолимо зловещая. Лицо Рина претерпело ряд изменений, в ходе чего из глуповато-растерянного превратилось в возмущенно-разгневанное.
– У тебя есть градусник? – медленно проговорил он.
Хару кивнул:
– Конечно. Только с помощью градусника можно узнать точную температуру. Даже очень чувствительные губы не дадут такого же результата.
В глазах Рина мелькнула маленькая молния.
– Это тебе… мама сказала?
Хару покачал головой.
– Нет.
– Нет?..
– Папа.
В следующую секунду над ним выросла устрашающая тень и почти ласково уточнила:
– Значит, градусник. М-да?
Всё-таки Рин был странным. Очень-очень странным. А иногда – еще и буйным.
С облегчением чувствуя, как компресс холодит его подбитый глаз, Харука вновь попросил:
– Ты не измеришь мне температуру?
Пришедший на замену Макото коротко кивнул. Секунда – и пациент уже чувствовал его губы на своем лбу.
Вот нормальный человек, отметил Харука и закрыл уцелевший глаз.
«Только… зачем он схватил мою руку? Проверяет пульс?..»
Я заметил одну приятную особенность: сколько бы не прошло лет с тех пор, как я впервые увидел "Инуяшу", мне все равно хочется (пусть и от случая к случаю) по нему писать. Такое едва ли можно сказать о "Наруто", к которому я до сих не знаю, как вернуться, или о "Реборне", с которым все еще печальнее.
Ну, по "Инуяше" сегодня стеб и недописка.
Человек слаб
Сортирный юмор, PG-13, джен
Инуяша, Мироку, персонаж-сюрприз
Этот неловкий момент, когда ты напиваешься с другом, идешь облегчиться в лес, а там…
1 100 сл.
– Человек слаб, – философски изрёк Мироку, опорожнив ещё одну чашку рисовой водки.
Чашки у Мироку были большие – чайные. Пил он из них, однако, так прытко, будто это были миниатюрные пиалы для саке.
– Это ты речь для Санго готовишь? – с сомнением поинтересовался Инуяша.
Монах прищурился:
– Не знаю. Думаешь, у меня есть надежда?
– Думаю, нет, – признался Инуяша.
Сегодня утром Санго застукала Мироку с крестьянкой в хижине по соседству. Между парочкой царила такая близость, что не сразу можно было понять, где чьи конечности. Санго, впрочем, поняла это тут же и, ухватившись за конечность Мироку, выволокла неверного мужа на свет божий, чтобы обругать перед всем честным людом.
– …Это было жестоко, – вздохнул монах. – Вся деревня слышала, как она на меня орала.
Инуяша поморщился:
– Меньше надо было по бабам шляться.
– Человек слаб, – напомнил Мироку с укоризной.
Тем не менее этот слабый человек опустошил уже пять бутылок саке и, похоже, останавливаться не собирался. Поглядев на краснеющую физиономию товарища, Инуяша вздохнул. У него, прямо скажем, день выдался не многим лучше. Перво-наперво, он разругался с Кагомэ. По её исключительной вине, разумеется. Весь сыр-бор начался с того, что от Инуяши, по мнению Кагомэ, не было никакого проку в домашнем хозяйстве. Лёжа у очага, Инуяша возразил, что это не так. Тогда Кагомэ отослала его развешивать бельё. Он не пошел, потому что – где ж это видано? Полудемон развешивает бельё. Это оскорбительно, в конце концов. А если бы, к примеру, Сещёмару или сраный Кога увидели, как он развешивает бельё? Что бы тогда? Но что было бы тогда, Кагомэ ему не ответила. Зато она ушла, напоследок бросив, что любой крестьянин в деревне полезнее Инуяши. «Отлично, ну и катись к ним!» – огрызнулся тот, а затем, когда гнев поутих, заволновался.
А что, если Кагомэ и вправду покатится? Как ни крути, Кагомэ была красивой, уважаемой, и крестьяне вокруг неё прямо лебезили. «Вот, госпожа мико, примите этот сельдерей от нас в благодарность…» – и прочее в том же духе. «Обхаживали, пока я ни сном ни духом», – мрачно подумал Инуяша, пока товарищ по несчастью шумно заглатывал алкоголь.
– …Если Кагомэ уйдёт к тому борову из самой большой избы, я ему глотку перегрызу, – пообещал он, ни к кому в общем-то не обращаясь.
Прекратив пить, Мироку выпучился на друга.
– А К-к-кагомэ-сама…с-собралась уйти от тебя? – он икал и говорил. Звучало забавно.
– Не знаю, – хмуро откликнулся Инуяша. – А ты как думаешь?
– Человек слаб, – снова заладил блудливый священнослужитель и протянул товарищу непочатую чашку. – Вот, выпей.
– Чего? Нет, мне не надо!
– Конечно же, надо.
– Я же демон!
– Это наполовину.
– На целую половину!
– А на другую целую половину ты – человек… – проникновенно заговорил Мироку. Инуяше показалось, что сейчас он снова повторит коронное «а человек слаб», но монах вместо этого шумно икнул.
– Ладно, – сдался Инуяша и принял чашку. – Но только одну.
Он где-то слышал, что саке может залить любое горе.
Где-то…
Когда-то…
После первой вдруг вспомнилось – от Мироку, когда он по пьяни философствовал в сточной канаве.
Но было уже поздно.
* * *
– Фу-у! – протянул Шиппо и демонстративно заткнул нос.
Двое в хижине встретили его с удивительным гостеприимством.
– А, ты! – обрадовался Инуяша. – Заходи-садись, друг.
Шиппо посмотрел на него как на умалишенного и не сел:
– Кагомэ просила передать, что она уходит в соседнюю деревню.
– Чё?
– Она. Уходит.
До Инуяши начало доходить…
– К кому?!
И дошло совсем не то, что нужно.
– В деревню, – осторожно повторил Шиппо, потому что Инуяша, внезапно схватившийся за меч, вынуждал быть острожным.
– К тому жирному пиздюку?!
– Чего?..
– Я тебя спрашиваю, к той свинье, да?!
На его счету числилось уже три бутылки.
Шиппо на всякий случай отступил.
– Я не знаю… Попросил её об этом монах…
Инуяша в негодовании развернулся к Мироку:
– Ты?!
– Я же был с тобой, – слабо запротестовал тот, но на его счету числилось уже восемь бутылок и едва ли он мог быть убедительным.
Неубедительно упав на циновку, Мироку выбыл из разговора и внешнего мира на неопределенный срок. Алкоголь усыпил его, но, к несчастью, никакой алкоголь не был в силах совладать с лютой ревностью его собутыльника.
– Я пойду и убью его, – поклялся Инуяша и погрозил бытию кулаком.
– Да кого его-то?
– Да вот его.
– Кого?
– Того самого!
– Инуяша… – заныл Шиппо, но Инуяша был неумолим.
– Отвечай, где они. Я не шуткую! – и он угрожающе покачнулся.
Похоже, он и вправду не «шутковал». Шиппо оценил его заторможенность, мутный взгляд и убийственный аромат, источаемый Инуяшиным ртом.
– Они пошли в лес, – солгал Шиппо.
– Да?
– Ага. На запад.
Инуяша подхватил последнюю полную бутыль, на прощание кивнул всем присутствующим и отсутствующим – и ушёл, двигаясь на удивление прямо.
Шиппо даже присвистнул. Далеко дойдёт.
* * *
Инуяша уже оставил позади лесную развилку, когда его душу посетили зыбкие сомнения, а живот – другие, не менее поганые чувства. Чувства эти были горьки и печальны. Они будто переполняли его всего и рвались наружу. В остальном они очень напоминали позыв сходить облегчиться по большому, и Инуяша со вздохом попёрся в кусты.
Шаги теперь почему-то отдавались в горле и скользили там каким-то склизким комком. Инуяша остановился и икнул. «Вот оно что!» – ему вспомнился Мироку. Мироку в сточной канаве. Мироку, проникновенно говорящий…
«Человек слаб».
Инуяша понял, что он тоже слаб, и упал на карачки. Его вырвало тут же. Затем – снова, только он попытался встать. Остатки обеда покидали желудок Инуяши с неумолимой беспощадностью – да так долго, что Инуяша успел удивиться размерам своего желудка и пожалеть о том, что теперь тот пуст, как зажатая в его руке бутылка.
«Или она не пуста?..»
Инуяша попытался проверить это, но попытка закончилась плачевно. Поднимаясь из лужи собственной блевотины, он вдруг вспомнил, зачем изначально сбирался в кусты.
«А, черт!..»
Подпирало.
Конечно, он всё ещё был посреди дороги, но зов природы подсказывал, что до кустов ему не добраться. Была не была! Кое-как стянув штаны-хакама, Инуяша пристроился на обочине.
Облегчение пришло спустя полминуты, и Инуяша тут же прочувствовал, что кроме всего прочего хочет отлить. Решив ни в чём себе не отказывать, он окропил дорогу жёлтой струёй и устало прикрыл глаза.
– Инуяша?.. – послышалось сквозь умиротворяющую темноту.
«Чего?» – спросил Инуяша мысленно, и только тут понял, что голос кажется ему очень знакомым…
«Срань господня!» – Инуяша открыл глаза.
Но это был всего лишь Сещёмару. Стоящий поодаль дороги Сещёмару. Взирающий на него с вершин своего благородства Сещёмару. Его единокровный, его чистокровный и презирающий его старший брат.
Инуяшу переполнили разные чувства, а его желудок – недавние позывы в кусты. Позывы вновь победили, и, оставив на дороге ещё одну частичку себя, Инуяша был готов взвыть – именно сегодня, именно в этот час его грёбаному братцу нужно было припереться в гости к своей человеческой малявке! Именно сейчас, когда Инуяшина душа так жаждала одиночества.
И желудок, кстати, тоже. Снова.
«Нет, вот свинья! – возмутился Инуяша, сверля родственника мутным взглядом. – Стоит и смотрит. Я сру, не видишь? Да, а перед этим я блевал, потом срал, потом срал и ссал одновременно! Ну и что! Никогда такого не видел, что ли?!»
Сещёмару, очевидно, не видел такого никогда, потому что с места, несмотря на всю неоднозначность во взгляде, сдвинуться не мог. Как ни крути, а надо было что-то делать. Что-то сказать. Как-то оправдаться. Инуяша лихорадочно напряг остатки разума, и перед разумом всплыло лицо Мироку.
Вот оно! Что он там говорил?
Что-то по человека…
«Человек» – и что-то еще…
Ах, точно!
Инуяша набрал в грудь воздуха и выдал:
– Человек срать.
Старший брат пару раз моргнул и, развернувшись, двинулся вглубь леса.
Над дорогой жужжала стайка мух.
День как-то не задался.
________________________________________________________________
Сказ о братьях-демонах
Бета: Ki$Hk@ mad anime-man
Драма, G, джен
Инуяша, Сещемару и пр.
Одинокий среди деревенских детей, Инуяша выдумывает старшего брата.
2 500 сл.
Ну, слушайте, девочки. Слушайте. Да повнимательней, каждое слово ловите. И не перебивайте – слышите? – меня, старого. Все вы молодухи такие. Вам бы все поскорее. А тут история долгая была. Право, долгая. Началась она больше века назад, вас тогда еще и в помине не было. Началась со смерти великого Ину-но-Тайсё, для которого я, представьте себе, выковал два славных меча. Умер он, поговаривают, от руки простого смертного. Да еще и за человеческую принцессу. Поговаривают, да только теперь никто из великих демонов в эту чушь не верит. Мол, байки все. Досужие домыслы. И как-де такое вообще могло приключиться? Но… приключилось же, черт возьми! Это вам я говорю, а уж мне-то виднее. Я, если вы не забыли, выковал для Ину-но-Тайсё два меча. Два отличных меча. И эти мечи теперь носят сыновья, которых он после себя на земле оставил.
Вы их прекрасно знаете. Обоих. Только в те времена, о которых я стану сказывать, младший, Инуяша, еще не был таким грубияном. И кулаками он еще махал не так бойко. И не лупил меня, старого-слабого, ни за что ни про что... Эх, ну да черт с ним!
И Сещёмару, старшего, вы знаете, верно? Ну, он-то, если пораскумекать, не шибко изменился… Но да полно. Мой теперешний сказ не о том. Вот, глядите-ка. Красив рисунок? То-то же.
А кто на нем… узнаете?
1
– Ты что, толкаешься?! – взвизгнул какой-то мальчуган, и Инуяша сразу же поднял голову.
– Это я-то! Это ты меня толкнул!
– Я? Я?! Ты врешь! Всё ты врешь!
– Ничего я не вру!
– Врешь!
Они стояли шагах в десяти от него и, запальчиво переругиваясь, собирали вокруг маленьких болельщиков.
Пахло дракой…
Издали Инуяша с любопытством глядел на ребячье столпотворение, а склока разрасталась. В детстве у него не было многого из того, что в обилии имелось у его погодок. Отцовская любовь, смастеренные кузнецким учеником игрушки, друзья. А значит, ему оставалось только смотреть.
И он смотрел и даже мысленно поставил пару спрятанных под рубахой пуговиц на того мальца, что был повыше. Но дело меж тем приняло неожиданный оборот.
– Если ты не извинишься, я скажу брату! – пригрозил первый мальчуган и встал в боевую позу.
– А я тогда своему скажу! – не остался в долгу второй.
– А я скажу своему старшему брату!
– А мой старший брат куда старше твоего!
– А мой – сильнее!
Это было в духе деревенских. Жаловаться отцу и матери между ребятами считалось делом зазорным. А вот брату – всегда пожалуйста. Даже поощрялось. Брат был самой страшной угрозой на селе, и что ни говори, если он и вправду приходил, худо было всем. В том числе и его малолетнему родственнику.
Именно это и случилось теперь. Брат, чьим авторитетом пользовались без его ведома, вырулил из-за забора очень неожиданно и своевременно – как раз тогда, когда первый задира обещал второму кучу переломов и синяков (понятно, за чей счет). В воздухе прогремело низкое раскатистое «Цыц!», и бушующая компания притихла. Брат долго и с чувством разгонял малолеток, а когда лужайка опустела, с размаху влепил единокровному заводиле такой подзатыльник, что тот заревел.
«Здорово», – подумал Инуяша, и улыбка осветила его запачканное лицо.
Больше всего на свете Инуяша мечтал не об игрушках, не о друзьях и даже не об отцовской любви. А о старшем брате.
2
Мамина кисть мягко скользнула по бумаге. Закруглился последний виток на шкуре нелепого рисованного монстра.
– Страшно? – мама приподняла рисунок, легонько ткнула в нос Инуяше и зарычала.
Стало очень смешно.
– Вижу, что страшно, – улыбнулась она. – Тогда сядь поудобнее и слушай…
Вечерние сказки, которые сочиняла мама, были единственной радостью за весь день. Настоящей радостью, большой радостью. И отчасти – внушающей гордость, потому что героями этих сказок неизменно оказывался сам Инуяша, и в них он был лучше, удачливее и сильнее всех. Каждый вечер из маленького полукровки, которого травили даже самые хилые мальчишки деревни, он превращался в героя с огромным мечом наперевес. И сражался. Его враги были чистокровными демонами, но он всегда побеждал. А врагов у него было предостаточно – вон, целая стопка маминых рисунков, заботливо перевязанная красной лентой. И все до одного – повержены лично им.
Но сегодня – стоит ли говорить, почему? – Инуяше не хотелось быть единственным героем. Нетерпеливо суча ногами, он все пытался вмешаться в сказку.
– …И когда злой страшный они поскользнулся на мокрой земле, Инуяша вынул из ножен меч. Как размахнется – и!..
– И промазал, – закончил за нее Инуяша.
Мама с удивлением поглядела на него.
– Хорошо… Но Инуяша не растерялся и!..
– И промазал еще раз.
Тогда растерялась мама:
– И что же сделал Инуяша со страшным злым они?
То, что надо. Воодушевившись одолженной ему ролью сказочника, Инуяша сообщил как нечто само собой разумеющееся:
– Он ему такой говорит… Я, говорит, сейчас позову своего брата!
– А они?.. – ахнула мама.
Конечно, рассудил Инуяша, она даже представить не могла, какой лихой поворот ее ждал. Он выдержал торжественную паузу и закончил:
– А они испугался и убежал!
– Да?..
– …Но его потом всё равно убили, ты не волнуйся.
– Понимаю…
– А вообще, он сам умер. Ну, понимаешь, от страха! Брата испугался, вот и умер.
– Инуяша, – вдруг перебила мама. – Откуда ты взял этого брата?
Лицо у нее было взволнованное и несчастное, как в ту ночь, когда деревенские пришли к дворцу, с шумом требуя заколоть какого-то демонёнка. Инуяша тогда тоже испугался: а вдруг этот демон доберется до них с мамой? Но сейчас ничто не предвещало беды. Может быть, он просто-напросто сочинил слишком страшную сказку?
– Извини, – пробубнил виновато. – Я его выдумал. Но я больше не буду!
– Выдумал? – переспросила мама. – Но зачем?..
И хотя ответ давно сложился в голове Инуяши, словами в тот вечер он так и не прозвучал. В горле вдруг застрял какой-то подлый комок, а глаза против воли уставились в пол. Инуяша только и смог, что пожать плечами да выдавить невнятное:
– Просто…
Мама молчала.
– А ты не можешь мне его сделать?.. Как сделала меня?
– Прости, Инуяша. Не могу.
Но она – в конце концов, она же была мамой – положила руку ему за ухо. И шепнула, как будто по секрету:
– Но я могу нарисовать тебе брата. Хочешь?
В тот день мама впервые достала из ящичка с бумагой белила – чтобы у брата Инуяши были такие же серебристые волосы, как у него самого. Макнула кисть в желток – и два золотых глаза взглянули на Инуяшу с разложенного листа вагами*. Один штрих – волна волос, второй штрих – колючий доспех, третий – ножны меча. Прошло не больше часа, как рисунок был готов. Он был искусен, как прежние, но теперь вместо смешного Инуяшиного врага с его полотна взирал прекрасный и сильный юноша. Защитник. Брат.
– Ух ты, – выдохнул Инуяша и даже забыл поблагодарить расстаравшуюся художницу. – Это он?
Она кивнула.
Инуяша взял портрет в руки и критически его оглядел.
– Да-а, – протянул он после досконального осмотра. – Такое ты не родишь.
– Почему же?..
– Ты ж говоришь, я лучшее, что ты сделала в жизни. Значит, лучше не сделаешь. А он… – и Инуяша еще раз посмотрел на своего брата, – ага, – кивнул, – намного лучше.
Мама покачала головой и шепнула:
– Глупый.
– А вот это… – не слушал ее Инуяша, – что такое?
– Это меч.
– У него есть меч?
– Верно.
– Ух ты…– второй раз протянул Инуяша.
И он вновь углубился в детали рисунка, а мама, медленно собрав ящик с красками, села за его спиной.
– Хочешь, – спросила она не сразу, – придумаем вместе, какой он?
Инуяша так и подскочил от радости – идея была просто отличной.
– Еще бы!
– Ты начнешь?
О, ему было что сказать. Большой, длиннющий ковер историй, которые буквально мелькали у него в голове, стоило только обратить взор к портрету. На деле, однако ж, вышло не так складно. Зато – самая суть.
– Он сильный!..
– …Как твой отец, – откликнулась эхом мама.
– И умеет делать настоящие чудеса.
– Своим мечом он может воскрешать мертвых.
– И еще он не такой, как я, – не полукровка…
– Хорошо. Он – чистокровный демон.
– А самое главное, – и Инуяша даже обернулся к маме, чтобы самое главное не ускользнуло от ее внимания. – Самое главное – он меня любит!
Почему же она молчала?
3
Голова, увенчанная двумя куцыми хвостиками, склонилась к его плечу так неожиданно, что Инуяша не успел спрятать рисунок.
– Что это? – спросил писклявый девчачий голос.
– Это… ничего, – попытался отбрыкнуться Инуяша, судорожно сворачивая бумагу.
Но допрос с пристрастием не прекратился.
– Нет, это чего! Чего! Отвечай! – и девочка, которую, кажется, звали Юки, попыталась вырвать из его рук портрет.
– Да отстань!
– Сам отстань!
– Я к тебе и не лезу!
– От бумаги отстань!
Инуяша отстал (не по доброй воле), и девочка развернула скомканный портрет с завидной скоростью.
– Это кто? – спросила она тут же.
– Никто… – обиженный, отозвался Инуяша, но тут Юки ойкнула, потом ахнула и закончила свою мысль следующим выводом:
– Он прям как ты!
Обида, предсмертно дернувшись, исчезла восвояси. Инуяша был готов обнять Юки и загодя простить все насмешки – столь велика была его радость от этого случайного замечания.
– Это мой старший брат, – важно надувшись, сказал он.
Выдуманный брат. Но что выдуманный – это уж не чужого ума дело.
– Да-а?.. – протянула Юки. – Старший брат? У тебя?
– Да, а что?
– А у таких, как ты, их не бывает!
Счастье, предсмертно дрыгнувшись, исчезло восвояси. Инуяша шепотом обозвал Юки дурой, а та уже кричала мельтешащей невдалеке детворе:
– Эй! Идите сюда! Эй, ребята! У Инуяши появился старший брат!
Суд, которому подвергся Инуяша, был суров и беспощаден. Детская свора, окружившая его, шумно решала, стоит ли верить полукровке и может ли вообще быть у полукровки брат. В том, что не может, они до этого исторического момента ни капли не сомневались. Но ничуть не слабее была их уверенность в том, что любой портрет, настолько приближенный к действительности, не может изображать вымышленное существо. Раз нарисовали, да так четко и правильно – значит, нарисовали живого человека. В деревне никогда и не видывали иных портретов.
Наконец, для пущей уверенности малышня решила обратиться к народу поопытнее. Тут же не пойми откуда был вызван чей-то старший брат, который, оглядев портрет с очень важным лицом, объявил Инуяшиного родственника настоящим. Все тут же согласились, потому что и коню понятно, что старший брат «своего» всегда узнает. (Инуяша, правда, не понял, но промолчал, чтобы не казаться глупее коня.)
И тут-то нарисовалась проблема куда серьезнее…
– А твой брат – он такой же, как ты?
Это был самый старший из ребят. Инуяша только сейчас и заметил, что все внимание, прежде обращенное на рисунок, вновь вернулось к нему.
– Как я?.. – не понял он.
– Ну, полукровка?
– Нет! Он настоящий демон!
Вокруг сразу стало тихо. То ли крикнул он слишком громко, то ли слово это – «демон» – само собой погружало округу в тишину.
– Ты… брат демона? – обронил кто-то из толпы.
– А что такого?.. – только и нашелся сказать Инуяша.
И если подумать – действительно, что такого неожиданного было для них в этой новости? Их отцы и матери, все деревенские звали его полукровкой, полудемоном. А они смотрели на него так, словно только теперь поняли смысл этого слова.
– Ну так и иди к своему брату, что ты тут ходишь! – выкрикнул один.
– Да, да, иди! – подхватили детские голоса, рассыпаясь по округе колючим эхом. – Уходи с мамкой! К демонам! И держись подальше отсюда!..
Их крик еще долго звенел в ушах Инуяши, когда напуганный самым страшным словом – «уходи» – он несся мимо покошенных деревенских домов. Замок, высокий и такой же негостеприимный, как подвластная ему деревня, виднелся где-то вдали, и Инуяша замедлил бег, с досадой понимая, что кроме матери его там никто не ждет.
…И у него нет никакого брата.
Портрет, смятый и порядком запачканный грязными детскими руками, покоился за пазухой. Сглотнув подступившие к горлу слезы, Инуяша достал его, осторожно разгладил и уставился, словно на храмовый алтарь. «А может быть, если я очень поверю, ты и вправду появишься?..» – пришла на ум страшная глупость. Присев у обочины, Инуяша положил рисунок к себе на колени и, не прошло полминуты, унесся в сказочный мир мечтаний, куда, как известно, попасть могут только дети.
Не сразу он услышал чье-то кряхтение за спиной.
– Бог мой! – воскликнул кряхтила, и лишь тогда Инуяша с писком отскочил в сторону.
Крохотный одноглазый старичок, одетый по-монашески, поднимал оброненный Инуяшей рисунок. Он прищурился, приблизил портрет к своему глазищу, затем отвел на вытянутые руки, для порядка пошамкал. И сказанное им поражало ничуть не меньше, чем его одинокий глаз.
– Клянусь всеми напуганными мной селянами, это Сещёмару-сама!
4
Говорят, если путнику придется идти по дорожной обочине, у него есть все шансы наткнуться на обитающего там демонёнка, и встреча эта сулит беду, хотя никто и никогда не смог бы ответить – какую. Впрочем, разве можно ожидать что-то, кроме беды, от встречи с маленьким одноглазым монашком? Решительно ничего.
Новый Инуяшин знакомый довольно почесывал бороду, разглядывая портрет, будто на выставке. Его единственный глаз больше не смотрел в сторону мальчика, и мальчик, попривыкнув, спросил:
– Вы… назвали какое-то имя?
– А? – оторвался от созерцания тот. Страшный глаз снова вперился в Инуяшу. – Что ты говоришь, малец?
– Вы сказали, это чей-то портрет… – потухшим голосом повторил тот.
– Так-то я и сказал, верно. А что? – и он, так и оставив Инуяшин вопрос без ответа, подошел поближе, протяжно хмыкнул и принялся осматривать физиономию Инуяши с такой же доскональностью, с какой недавно осматривал портрет.
– Ба! – заключил под конец этой процедуры он. – Да ты, никак, сын Ину-но-Тайсё?
– …Кого? – пискнул Инуяша.
– Да ты, мальчик, вообще ни сном ни духом?
– О чем?..
– О том, что ты – сын демона? Ныне мертвого. И брат другого демона – живого, – одноглазый монашек откашлялся и с почтением произнес: – Сына Ину-но-Тайсё, хозяина Западных Земель, насколько я знаю. Сещёмару-сама его имя. Слышишь, мальчик? Да ты вообще слушаешь меня?..
Инуяша смотрел на него широко распахнутыми глазами. Где же обещанные беды? Где невзгоды, сулимые этой встречей? А может, для демона – хоть и наполовину – беда обернется счастьем?
Инуяша мчался в замок, окрыленный радостной вестью.
Он есть.
Он существует.
Он где-то ходит. Дышит. Говорит.
Он, самый сильный, хозяин Запада…
И когда он придет, ни один деревенский задира, ни один деревенский пьяница – ни один! – не скажет ему: «Уходи!».
Инуяша мчался в замок, но замок встретил его закрытыми дверями.
– Пустите! Вы чего?! Мне надо к маме! – загрохотал маленький голос у ворот.
Ленивые привратники встретили его почти полной глухотой и слепотой.
– Ну чего ты растявкался? Не велено.
– Но моя мама!..
– Не велено!
– Да что ты все заладил!..
– Заткнись, щенок!
Рядом с босой Инуяшиной ногой грозно воткнулось копье, и он отступил, враз онемев от этого удара, точно тот пришелся ему прямо в горло. Он, наверное, выглядел совсем жалко, потому что прежде взбешенный стражник вдруг, скупо вздохнув, проговорил:
– Слушай, мелкий… Говорю тебе, нам не велено. Иди отсюда, по-хорошему говорю.
Инуяша испуганно поглядел на привратника. Тяжело и нехотя дались ему эти слова. Он, наверное, редко говорил по-хорошему.
– А моя мама?..
– Дык ее еще позавчера свалила гнилая горячка*. Господин велел тебя не пускать, как только она захирела.
– Позавчера? – обомлел Инуяша. – Что ты врешь! Я был с ней вчера! Она была здорова вчера!
Привратник странно взглянул на него, а затем со всей силы ткнул тупым концом копья в грудь. Кувыркнувшись, мелькнули ворота, и перед глазами встало пасмурное небо. Оно было ясным, вспомнил Инуяша. Ровно пять минут назад – было ясным. Точно до разговора с одноглазым демонёнком.
– Ты шутишь, парень? – послышался приглушенный голос привратника. – Тебя не было пять дней.
«Госпожа искала тебя».
* * *
Так и отдала она богу душу – прекраснейшая из женщин, что я видывал, жена почтенного Ину-но-Тайсё. А сын ее остался один-одинешенек на всем белом свете. Жил он, слышал я, поначалу в той же деревне, да разве ж прожить полукровке рядом с людьми? Прогнали его в лес, ну а там – сами знаете. Где поближе к селам – люди ходят, где поглубже в чащу – наша братия. И ни те, ни другие – ему не товарищи. Черт знает, как он выжил да чем кормился тогда, но одно мне известно точно. Шел он от деревни той прямо на запад. Никуда не сворачивал и шага не замедлял. А если идешь так долго и упрямо – куда-нибудь ты придешь непременно. Так оно и вышло – дошел Инуяша до западных земель спустя шесть лун. А ветер слухи исправно носит… И наслышались демоны про полукровку, что ищет брата своего – Сещёмару. И будто бы этот брат его ждет…»
tbc
_______________________________________________
* Вагами (васи) – традиционная японская бумага.
** Гнилая горячка – уст. тиф.
________________________________________________________________
В фиках по недавнему аниме-сериалу "Free!", естественно, пострадал главный герой, чьи странности согласно моему дефектологическому вероисповеданию объясняются довольно просто...
Дождь, ванна и мёртвый пёс
Драма, PG-13, джен-преслеш
Хару, Рин
Каждый день, ровно четверть суток, Хару должен проводить в одиночестве и у него на это весьма внушительная причина.
2 500 сл.
Это случилось ещё в те времена, когда их старый бассейн был полон воды и довольной детворы, тренер был тренером, а совсем не курьером из пиццерии. Хару тогда учился в младшей школе, любил только воду и никогда бы не подумал, что однажды поплывет в эстафете с Макото, Нагисой и Рином. Дожди в том году шли редко и скудно, но иногда всё-таки шли…
– Эй! – его голос ворвался в окно вместе с шумом ливня, и Хару, вздрогнув, подумал, что вот он – конец. Рин, вечно таскающийся за ним в школе со своей навязчивой эстафетной идеей, явился к нему домой.
Это, определенно, был его голос.
– Эй! – закричали снова. – Ну где ты?!
Хару не нравился голос Рина. Всегда резкий, взрывной и такой непохожий на мерный шум воды, который ты слышишь, слушая дождь, – или плывешь, плавно роняя гребки в воду.
– Ну, выходи ко мне! – заорал Рин на улице снова, и Хару сдался.
Наверное, надо и вправду выйти. Выйти и сказать – уже в который раз – нет, Рин, я плаваю только вольным стилем, и потому, Рин…
– Хаунд, ну выходи… – грустно попросили на улице, и дождь ударил сильнее.
* * *
Чужая беда примечательно тем, что сближает сильнее чужой удачи.
Хару держал зонт над промокшим насквозь Рином и слушал его сбивчивый рассказ. Он был очень прост – настолько, что без труда бы взял первое место в номинации «самый тривиальный случай в любом городе, в любой стране, в любое время». Большой доберман Хаунд жил с Рином и Го почти три года. Он был добрым, чудесным – вероятно, как любой доберман, названный в честь собаки Баскервилей* – но теперь он сбежал. Мать так и сказала – сбежал, когда Рин с Го были в школьной поездке. И хотя Рин не мог вразумительно ответить на такие животрепещущие вопросы как «почему мама не искала пса сама?» или «куда пес мог деться в их маленьком городке?», в одном Рин был уверен на все сто: если искать – всё найдется.
– …Так что я пойду, – оптимистично закончил он, прежде чем в сгустившемся небе над их головами прогрохотал гром. – Все равно пойду, – повторил зачем-то.
Хару окинул гостя коротким взглядом. Вид Рин имел, мягко говоря, не прогулочный. Задержав взгляд на его посиневших губах, упрямо сжатых в тонкую нить, Хару неуверенно попрощался:
– Иди… Зонтик возьмёшь?
– Давай, – Рин принял зонт с ещё меньшей уверенностью. Он замёрз и устал. Но признаться в этом было совестно – то ли перед потерянным псом, то ли перед выслушавшим его Хару. – Спасибо, ага. Я пойду тогда…
Столб ливня скоро укутал его удаляющийся силуэт. Хару с полминуты глядел Рину вслед, думая о всяких мелочах вроде незакрытого окна в своей комнате. «Теперь всё зальёт, – отстраненно подумал Хару. – Всё-всё зальёт». А потом он закричал в не стихающий ливень:
– Рин!
И зачем-то бросился следом.
Детство – пора, когда не стыдно поступать искренне.
* * *
Когда пар, поднимающий от воды, защекотал лицо, Хару стало совсем тоскливо. Он мог делить раздевалку с кучей других ребят, слушать, пропуская мимо ушей, их бесконечные разговоры, полдня просиживать в школе вместе с Нагисой и Макото, зваться их другом и называть их своими друзьями, но горькая правда заключалась в том, что остальную половину дня Хару просто обязан был прожить в одиночестве. Без Нагисы и Макото, без веселых криков в раздевалке, без учителей, без приставаний семьи – один. А теперь он провёл эти полдня, скитаясь с Рином под проливным дождём, и это нагоняло какую-то непонятную тревогу. Когда-то давно, ещё в детском саду, мать водила Хару к строгой женщине в белом халате. Женщина долго показывала Хару всякие однотипные картинки и задавала разные скучные вопросы, а потом сказала, что он имеет полное право на эти полдня тишины. И ещё пару слов – маме. Он их не запомнил.
Хару мотнул головой, чтобы согнать тревогу. Рин пришел к нему в первый раз. Один-единственный раз. С бедой. И раздражаться на него было по меньшей мере невежливо. Вздохнув, Хару пошел на следующий героический шаг, и первым предложил ванну гостю. Вернее, он только и успел позвать: «Рин!», – как Рин незамедлительно вырос за его плечом.
– Что? А! Спасибо, а то я замерз, – и улыбнулся.
Он выглядел неоправданно бодрым. Они вернулись к Хару четвертью часа раньше, так и не найдя потерянного пса – продрогшие и усталые. Хару плохо чувствовал настроения других и глядел на эту неуместную улыбку едва ли не с подозрением. Между тем Рин разделся, спешно побросав одежду на банный коврик, и с всплеском уселся в воду.
– Что? – не понял Хару, когда Рин вопросительно уставился на него.
«Да, надо же выйти…» – запоздало напомнило чувство приличия, но прежде чем Хару развернулся к двери, в глаза бросилась одна примечательная деталь…
Рин сидел, занимая ровно половину ванны.
– Ты залезаешь? – спросил он.
Хару безмолвно уставился на припасенный ему уголок. Он не любил многолюдные сборища, но мог терпеть их. А вот такую близость – он бы стерпел? Пар, ставший тусклее, поднимался к потолку. Вода слабо волновалась от ёрзаний Рина. А вместе они вопрошали – «Ну давай, чего ждешь?»
Хару всё-таки очень любил воду…
– Залезаю, – коротко бросил он, стягивая через голову футболку.
Рин встретил его все той же улыбкой и таким же, как она, неуместным вопросом:
– А где твои родители?
– Мама на работе.
– А папа?
– Не знаю.
* * *
Однажды, ещё в детском саду, когда девочка из группы, играясь, обняла его, Хару ответил ударом и страшным криком. Ему тогда показалось, что её объятья – железные тиски, которые непременно раздавят его, продержись он в них еще хоть секунду. С той поры утекло много лет, и больше Хару не помнил за собой ни единого удара, но одно не изменилось совершенно – чужие касания были всё теми же тисками. Одежда защищала от них. Но сейчас на нём не было никакой одежды.
Рин молча сидел рядом, и его плечо крепко прижималось к плечу Хару. Вода была всё ещё горяча, но единственный жар, который чувствовал Хару, исходил только от этого плеча. А ещё Рин был жутко дерганым – это Хару теперь понял на собственной шкуре. Брык, шурх – это Рин пересаживается подобнее. Хлоп, стук – это он шебуршит под водой ногами. И снова касание. Ещё одно, случайное. Оно обожгло так же сильно, а Рин мимолетно бросил: «Извини».
Они сидели, каждый погруженный в свои мысли, и лишь под конец Рин стал разговорчив, как обычно.
– Хорошо, да, в ванну после дождя?
– Угу.
– Без неё я бы простыл…
– Угу.
– Я надеюсь, Го не бегала под дождём, как мы…
– Угу.
– Это моя сестра. Го. Младшая.
– Понятно.
– Хару, слушай…
Хару резко встал.
– Я – всё. Буду на кухне.
Наверное, даже слишком резко – и встал, и выплюнул эти слова. Рин провожал его виноватым взглядом, и Хару слабо кольнула досада. Невежливо, неприлично, неучтиво – это же гость. Его второй после Макото гость.
Но когда же этот гость уже уйдёт?..
Гость решил – не сегодня.
* * *
– Где у тебя телефон? Он у тебя вообще есть?
Вопрос оторвал Хару от грязных плошек и развернул носом прямо к Рину. Было около восьми вечера: ужин Хару, который в те времена ещё не сводился к зажаренной скумбрии, потому что его готовила мать, был честно разделен на двоих и съеден в скорбном молчании. Рин, похоже, не торопился домой и в упор не видел недовольные взгляды хозяина. Или взгляды эти у Хару выходили никудышные? Как знать. Впрочем, теперь, с вопросом про телефон, надежда возрождалась. Без сомнения, Рин хотел сообщить матери о том, что он в гостях, а она, разумеется, ответила бы ему: «Живо домой! Ты знаешь, который час?!» – а он бы тогда сказал виновато, – «Извини, иду…» – и ушел бы.
Прокрутив в голове сей немудрёный диалог, Хару обрадовался, воспарил духом и, отправив Рина к телефону, что стоял в коридоре, вернулся к мытью посуды. Только воду приглушил, чтобы ничего не прослушать.
Услышанное, правда, было далеко от его фантазий.
– Привет… Да, да. Я в гостях. Знаю… Да, да. Нет, нет. Не хочу.
«Что за глупости?..» – успел подумать Хару, прежде чем из коридора донеслось:
– Можно мне остаться? Они не против.
Что-что-что?! Тарелка со звоном упала в мыльную воду. Нет, осадил себя Хару, подожди.
– Ну, тогда я останусь, ладно?.. Нет, его мама не может подойти. Она дома, просто… Ну, хорошо. Перезвонит. Пока. Да, всё нормально…
Трубка, звякнув, легла на рычаг. Разговор Рина с матерью подошел к концу, и Хару, обескураженный таким лихим поворотом, едва ли заметил, каким тусклым был голос его гостя. Рин показался в дверях – на лице играла улыбка, – и снова соврал. На этот раз – ему:
– Мама предложила мне остаться у тебя, если я захочу.
Хару моргнул. Только что он слышал нечто иное.
– Ну, и если ты не против. А ты же не против, да?
– А… ничего? Моя мама сегодня не вернётся. Она работает сутки, мы будем одни.
– Супер!
– Ты не боишься?
– Ты шутишь, Хару? – Рин закружился в радостном танце и попытался закружить его. – Это же офигеть, как весело! Мы можем играть всю ночь!
– Или спать, – сухо вставил Хару.
Рин остановился. Поглядел на него и с заминкой кивнул.
– Или спать, – в глазах у него проскользнуло что-то тусклое, непривычное. – Это тоже неплохо.
* * *
Самым прекрасным в воде была ее потрясающая ритмичность. Шумы, всплески, потоки и капли дождя – все это могло показаться хаотичным лишь глухому уху. Но Хару слышал, какой она была на самом деле. Чувствовал. Знал. Капли дождя падали с четко выдержанным интервалом, приливы и отливы в море приходили лишь в отведенное им время, а вода в бассейне и вовсе напоминала солдата. Не плескалась, как ей вздумается – двигалась точно вослед гребкам пловца.
А еще – вода была тихой.
В ней Хару никогда не слышал чужих голосов…
Полночь пробила где-то с четверть часа назад, и дождь за окном давно стих. Они лежали в комнате Хару, хотя последний отдал бы всё, чтобы Рин остался ночевать в столовой на первом этаже. Слышалось легкое сопение гостя – он уже уснул. А вот к Хару сон не шёл, хоть убей. Чужое присутствие раздражало и вселяло странную тревогу. Как будто из того угла, где лежал Рин, тянулась невидимая проволока и колола Хару в бок, не давая забыть о госте ни на минуту. Снова вспомнились его походы к строгой тёте. «Покажи мне улыбающегося мальчика», – просила она, тыкая Хару в нос две фотографии с мутными пятнами вместо лиц.
Он никогда не мог понять, где улыбается мальчик. И она долго объясняла ему – вот, смотри, здесь он улыбается…
…А здесь плачет.
«Ты не понимаешь, в чем разница, Хару?»
Он и вправду не понимал. Не понимал, почему маме непременно нужно его обнять, и почему его просят обнять вон ту девочку, которая очень хочет с ним подружиться. И почему люди плачут, и как они любят, и что нужно чувствовать, если любят тебя или плачут рядом с тобой.
Но, по счастью, его научили, что нужно говорить…
– Не плачь, Рин. Всё будет хорошо.
Он уже с минуту слышал его сдавленные хныканья.
Рин молчал. Но хныканья прекратились.
– Всё будет нормально, – повторил на всякий случай Хару и, боясь, что вновь ошибётся, осторожно спросил. – Ты же из-за собаки плачешь?
– Я не плачу! – возмутились из другого конца комнаты. – Я никогда не плачу! И вообще я спал.
– А, ясно. Извини, что разбудил.
Он спал. Здорово. Хару снова ошибся.
Тишина поглотила всю комнату и нависла над ними холодной синей тьмой. Хару перевернулся на бок и отсчитал полминуты в такт с настенными часами, как вдруг Рин окликнул его и попросил прощения.
– Я знаю, что надоел тебе. Просто я не хочу домой… К ней…
«К кому?» – спросил про себя Хару.
«И зачем ты снова рассказываешь мне что-то?!»
– Я не хочу жить с ней после того, что она сделала с Хаундом… – всхлипнул Рин. Потом спешно пожаловался на насморк.
Хару молчал, пытаясь вникнуть в сакральный смысл фразы.
– Разве она виновата в том, что пёс сбежал?..
Тётя в белом халате учила, что с грустными людьми молчать некрасиво.
– Ты шутишь?..
– Что? Нет!..
Хару не врал. Он даже не понимал чужие шутки.
– Никуда он не сбежал… Это она его унесла и усыпила. Понимаешь? Отнесла и убила!.. А я любил его! Он каждый день встречал меня из школы! Он бегал со мной по утрам! А если я плакал, он облизывал мне щёки, и клал лапы на плечи, он всё-всё понимал! Ну и что, что он лаял по ночам?.. Ну и что, если даже в дверь скрёбся?! Подумаешь, обшивка!.. Тупая обшивка… Никому не нужная, дурацкая!.. обшивка!..
Он говорил и говорил. А Хару с удивлением смотрел в темноту, что прятала мокрое солёное лицо Рина. Сейчас рядом с ним лежал человек, который любил своего мёртвого пса больше, чем Хару любил свою мать. Он плакал, а Хару не мог проронить ни слезинки. Интересно, каково это, подумалось вдруг. Наверное, жутко неудобно – любить кого-то. Наверное, это почти как тиски, что чувствует Хару вместо объятий…
Решение пришло следом за этой мыслью. Откинув одеяло, Хару встал и ровным шагом направился к сотрясающемуся в беззвучных рыданиях Рину. Был ли тот удивлен? Наверное. Он вздрогнул, словно его окатили ушатом холодной воды, когда Хару, отогнув край одеяла, скользнул внутрь. Сомкнулись вокруг плеч Рина его руки, и теперь всё было, по крайней мере, честно – Рин в тисках, и Хару тоже в тисках.
Каждый в своих.
Рин упёрся руками в его грудь, совсем слабо, а затем обмяк и обнял в ответ. Его слёзы холодили шею Хару, а волосы лезли в глаза. Минуты через полторы стала душно, и Хару начал утопать в своей обыденной тревоге, непонятной ни ему, ни даже тётям в строгих белых халатах. И всё-таки он не отпустил Рина в ту ночь.
Потому что это было правильно.
Потому что этого от него и ждали.
А ещё…
«Я любил его!»
Любил.
Лю-бил.
Хару закрыл глаза и мысленно повторил это слово, старательно пробуя на вкус. Он слышал его много раз от матери, но никогда прежде не думал, что слово может стать другим, если его произнесёт другой человек. Особенным, неповторимым. Таким, как будто у Рина забрали все остальные слова и оставили только это. Укор, обида, признание, даже прощание – в нём было всё.
За окном уже принялась заря, когда Хару наконец-то заснул. Тиски уже не сжимали так сильно. И в утреннем холоде рядом с Рином было совсем не душно.
Скорее – тепло…
_____________________________________
*Хаунд – кличка от англ. «hound» (гончая собака), употребленного в названии романа «The Hound of the Baskervilles».
Послесловие от автора или «Что не так с Хару?»
Даже далёкому от этой темы читателю очевидно, что Хару в этом фике не просто необщительный и замкнутый – с ним явно что-то не то. Я приписал все его каноничные странности расстройству аутистического спектра. Эта группа психического дизонтогенеза включает целый ряд нарушений разной степени выраженности. У Хару – одно из легких, в противовес классическому синдрому Аспергера, к примеру (думаю, многие его знают по фильму «Человек дождя»). Именно слабость симптомов аутизма помогает Хару «терпеть» окружающих, а с возрастом (не без помощи «тёть») – еще и понимать их чувства, и даже самому что-то чувствовать по отношению к ним. Но на момент описываемых событий мы видим перед собой десятилетнего мальчика, для которого любые эмоции – пустой звук. Он пытается понять их умом и жалеет своего гостя тоже умом, а не сердцем, но всё-таки Рину, который даже не подозревает об аутизме Хару, удается до него достучаться.
Чтобы не создавать иллюзий, замечу, что описанное невозможно в действительности, с реальными аутистами, которые часто имеют еще и задержку психического развития или интеллектуальную недостаточность.
Но давайте помечтаем.
________________________________________________________________
Правильный способ измерить температуру
Юмор, PG
Рин/Хару, намек на Макото/Хару
Окружающая действительность глазами Харуки Нанасэ.
700 сл.
С самого детства Рин был слегка со странностями. Правда. Хару всегда подозревал, но только теперь, когда после продолжительной ссоры и непродолжительных соревнований их команда воссоединилась, он осознал это в полной мере.
Рин. Был. Странным.
Непонятным.
Чудаковатым.
И доказательства тому у Хару имелись просто неоспоримые. Начнем с того, что простейшие заявления могли вводить Рина в состояние глубокой прострации. А то и вовсе вызывать неадекватную реакцию. Например…
– Ты хоть понимаешь, что говоришь?!!
Да, вот такую.
Хару с сожалением взглянул на своего чудика-друга. Вне сомнений, Рин был патологически нервным. Возможно, даже состоял где-нибудь на учете. Как бы там ни было, Хару хладнокровно повторил:
– Я говорю, что температуру так не измеряют. Это неправильно.
– Ты!..
Рин наведался к нему в гости получасом раньше – занести конспекты и оказать посильную поддержку приболевшему товарищу. С тех пор, как Рин перевелся к ним в школу, его конспекты и впрямь были лучшим вариантом для любого прогульщика. Наверное, то была отличительная черта всех странных людей.
– Я говорю, неправильно, – терпеливо повторил Хару.
– Что ты все заладил!
– Когда ты измеряешь температуру, ты должен прикладывать к моему лбу не руку, а губы.
Рин вздрогнул и уставился на больного как ошпаренный кот. Еще одна монетка упала в копилку под названием «Странности Рина». Нормальные люди так себя не ведут. Хару вспомнил, как измеряла его температуру мама, папа, даже приехавшая погостить тетя – никого из них не удивлял этот старый проверенный метод.
Между тем Рин поинтересовался, не сошел ли Хару с ума.
– Почему ты так думаешь?
– Ты хочешь, чтобы я! Я! Дотронулся губами до твоего лба. Ты издеваешься?
А вот и комплексы подоспели. Рину кажется, что над ним все издеваются. Всегда казалось.
– Ничего подобного. Просто только губами можно измерить температуру правильно.
– Да почему, блин?!
Рин как-то устрашающе покраснел, и Хару задался вопросом, здоров ли он сам.
– Потому что, – пояснил Хару, – кожа на руке имеет более низкую температуру, чем наш организм. А губы как часть слизистой – нет. Так что если ты будешь измерять температуру рукой, тебе в любом случае покажется, что она повышена.
Все было очень логично, но, несмотря на это, в спальне воцарилась совсем нелогичная тишина. Рот Рина почему-то никак не хотел закрываться, а глаза смотрели на Хару с немым вопросом.
– Это ты где вычитал? – спросил наконец он.
– Мама в детстве рассказала.
– И… ты запомнил?
– Разумеется.
– Прямо вот в этой формулировке?..
– А что не так с этой формулировкой?
Рин открыл было рот, но оттуда не вылетело ни звука. Обождав с полминуты, Хару спросил:
– Ну, так что, измеришь?
– Что?..
– Температуру мне измеришь?
– А. Ну… ладно, – донеслось растерянное согласие. И тут Рин снова выдал какую-то странность: – Только ты никому не говори. Хорошо?
– Хорошо, – покорно согласился Хару.
Даже если бы он потратил на раздумья пару ночей, он все равно бы не понял, для чего понадобилась эта секретность. Наверное, странных людей не понять простой логикой…
Тем временем Рин неуверенно пересел поближе. Потом еще. И еще чуть-чуть. Щеки у него порозовели, взгляд заползал по одеялу и наконец остановился на какой-то невидимой глазу Хару точке. Да уж, Рин точно был странный. Собравшись с духом, он быстро-быстро прилип губами ко лбу Харуки. Затем также быстро отлип. Отвернулся. Уставился в какую-то новую точку и потрогал пальцами свои губы. Взгляд у него был растерянный и напуганный. Хару даже проникся жалостью:
– Не бойся, я уже не заразный.
Рин посмотрел на него так, словно не понимал, к чему он.
– Итак, твой вывод?
– А?..
– Какая у меня температура?
Взгляд Рина обратился вовнутрь. Похоже, температура Хару была последним, на что он обратил внимание.
– Ясно, – вздохнул больной. Ну, ничего не поделаешь. – Тогда принеси, пожалуйста, градусник. Измерю так.
В комнате снова захозяйничала тишина. В этот раз – неумолимо зловещая. Лицо Рина претерпело ряд изменений, в ходе чего из глуповато-растерянного превратилось в возмущенно-разгневанное.
– У тебя есть градусник? – медленно проговорил он.
Хару кивнул:
– Конечно. Только с помощью градусника можно узнать точную температуру. Даже очень чувствительные губы не дадут такого же результата.
В глазах Рина мелькнула маленькая молния.
– Это тебе… мама сказала?
Хару покачал головой.
– Нет.
– Нет?..
– Папа.
В следующую секунду над ним выросла устрашающая тень и почти ласково уточнила:
– Значит, градусник. М-да?
* * *
Всё-таки Рин был странным. Очень-очень странным. А иногда – еще и буйным.
С облегчением чувствуя, как компресс холодит его подбитый глаз, Харука вновь попросил:
– Ты не измеришь мне температуру?
Пришедший на замену Макото коротко кивнул. Секунда – и пациент уже чувствовал его губы на своем лбу.
Вот нормальный человек, отметил Харука и закрыл уцелевший глаз.
«Только… зачем он схватил мою руку? Проверяет пульс?..»
@темы: закончен, чёрный юмор, юмор, Сещёмару, фанфики, Инуяша, в процессе, Изаёй, джен, Free!, Мацуока Рин, Нанасэ Харука, драма, G, PG-13, Мироку, Inuyasha
-
-
19.10.2013 в 20:25Это по-истине так! Хотя не думала, что так комично можно обыграть то, что случилось с Инуяшей))) Слеялась, наверное, минут десять, не переставая)) Спасибо!
И за остальные творения тоже!
-
-
20.10.2013 в 18:27-
-
11.12.2013 в 00:27-
-
12.12.2013 в 03:32