I. ИМ-ХО
6.
На второй неделе июля москвичей атаковала жара невероятной силы. Асфальт словно пылал под подошвами ботинок, нагревались стены многоэтажек, и ночь не охлаждала спящий город, а дождь не спешил напоить иссушенную землю. Окраины дневной Москвы напоминали огромную каменную пустыню: забравшись в свои норы, горожане отсиживались в них до вечера, и лишь изредка осоловевшие людские телеса лениво перемещались по полуденным улочкам столицы.
Подчинившийся капризу природы, Саске взял в привычку выходить на улицу только утром, до одиннадцати часов, поэтому времени на собственное творчество и самосовершенствование, а также на отдых у него оставалось более чем достаточно. И Саске совершенствовался, размышляя над новой постельной сценой в новой главе своего творческого оплота. И Саске общался, переписываясь с немногочисленными достойными, что находились в его «избранном», и обсуждая с ними глубоко философские проблемы виртуального творчества, загрязнения детьми интернет-сайтов и даже (иногда) пресловутой жары. Отдыхал Саске в процессе свершения первых двух действ. И все было просто прекрасно.
Иногда он заглядывал в «Логово» Робина Гуда, но – толи от жары, толи в связи с наступившими студенческими каникулами, которым была просвещена одна из записей Робина – никаких новинок там не появлялось. Поэтому Саске просто перечитывал старые сочинения хозяина дневника, а после этого неизменно заходил в u-mail и, руководствуясь непонятными душевными порывами, перечитывал их с Робином Гудом переписку, наполняя каждую клеточку своего тела отвратительно жгучей досадой – за то, что из-за собственного гнева так неловко упустил шанс познакомиться с этим не вписывающимся в блеклый строй его виртуальных знакомых и оттого притягивающим к себе как магнит человеком.
Его повести, две из которых оказались брошенными на середине, Саске читал взахлеб, и уже через несколько дней оказался без ставшей необходимой как воздух очередной порцией робингудовских литературных опытов. Когда последнее произведение было дочитано, Учихе даже захотелось поблагодарить автора. Впрочем, эту мысль он отмел также быстро, как некогда передумал просить у Омои телефон Наруто. Конечно же, это было невозможно. И не только потому, что из-за недавнего инцидента они с Робином Гудом официально являлись врагами, а потому что в негласном своде законов фикрайтера было писано, что автору популярному нельзя хвалить автора непопулярного, как бы хорош ни был последний. Популярность, разумеется, измерялась в ПЧ, и в целом, доводила идиотизм пресловутых правил до совершенства. Так, к примеру, у авторов не наблюдалось в «избранном» личностей, которые имели меньше читателей, чем они сами. А если наблюдались – то окружающие моментально задумывались об умственном недоразвитии авторов, ведь тогда получалось, что последние попросту не умели считать.
И Саске снова метался меж двух огней: непопулярность Робина Гуда была слишком очевидной, чтобы признавать написанное им даже мало-мальски сносным. В конце концов, разве могло случиться так, что по-настоящему талантливого человека не заметил бы никто? На миг Саске вспомнилась современная отечественная эстрада, и вопрос сам собою отпал. Только вот комплимент от признанного мастера (Учихи) Робин Гуд все равно не получил. Принимая это целомудренное решение, Саске руководствовался в первую очередь логикой. «Обходился же он как-то без похвалы до этого? И ничего, писал дальше. Вот и теперь обойдется». Решение это далось Саске с трудом: еще несколько дней его посещала навязчивая мысль написать Робину хотя бы в u-mail, где нарушение Учихой великой писательской заповеди никто бы не засвидетельствовал. И еще одна мысль, совсем уж негодная - заложить этим письмом фундамент для их дальнейшего дружественного общения. В итоге Саске, предварительно посвятив час душевным метаниям, написал анонимный комментарий, в который и вложил все то, что хотел бы передать Робину Гуду от своего имени. Его вежливо поблагодарили и, кажется, удивились тому, что он сумел прочесть все три произведения, не уснув в процессе. Тогда Саске вновь похвалил автора, на этот раз заметив, что заснуть в процессе прочтения такой качественной работы может разве что невежда с девятью классами школьных коридоров. На что его вновь поблагодарили, но попросили больше не называть творческую работу «качественной». «Я же тут не мебель собираю и не мясо выпускаю тоннами», - объяснил причину автор. И больше ни разу им не довелось пообщаться. Во всяком случае, до тех пор, пока Робину Гуду вновь не захотелось поразбойничать…
* * *
Запись называлась «Я тоже прославилась», и в «избранном» Саске выделялась на общем фоне благодаря огромнейшему количеству комментариев. В записи была спрятана ссылочка, смутно Учихе знакомая, и сдобренная еще более «искрометным», чем у Саске, юмором история о том, как состоявшегося автора с ног до головы окатил грязью какой-то неадекватный (естественно) и несостоявшийся (разумеется) ребенок девятнадцати лет. «Наверное, все-таки стоит закрыть дневник, - признавалась авторша одному из сочувствующих комментаторов. – Я уже человек взрослый и пришла сюда не для того, чтобы участвовать в таких «битвах». И, извините, выслушивать мнение всяких детей, о котором я не просила, мне не хочется».
«Правильно, я тоже свой давно закрыла. Не обращай внимания, идиотов много», - согласился кто-то.
«Нет, мне просто интересно, что человек пытается этим добиться? Вообще какой смысл в его записи?» - Поинтересовалась пострадавшая.
«Просто человек так вымещает злобу за то, что сам никому не нужен. – Заметил местный знаток человеческих чувств. – Сам что-то пишет, но сколько у Вас ПЧ, и сколько у него. Все очевидно».
Испытывая чувства, чем-то схожие с чувствами человека, вляпавшегося в дерьмо, Саске читал эту покрытую тонким налетом взаимного лицемерия переписку. В их словах он против желания видел свои собственные недавние мысли, и от этого к отвращению вскоре добавилась досада. А мудрые обитатели чужого дневника, тем временем, пришли к единственно верному выводу: ребенок девятнадцати лет был невежественным быдлом и троллем. Впрочем, к подобному выводу авторы прибегали всякий раз, когда их что-то не устраивало.
Бросив переписку на середине, Саске перешел по ссылке. Знакомый дневник запестрил белыми буковками на темном фоне и раскрыл Учихе тайну столь бурной реакции его старой знакомой. Эта была пронизанная насмешками запись, в которой Робин Гуд в очередной раз говорил то, что хотел. Дочитав ее до конца, Саске без труда догадался, что так сильно разозлили великую «состоявшуюся» авторшу последние слова, в которых Робин Гуд словно бы извинялся за излишнюю критичность в описании недостатков чужого «шедевра». «Хотя это всего лишь фанфик». Сему изречению в переписке на дневнике авторши была просвещена, по меньшей мере, треть комментариев. Никто не желал соглашаться с тем, что фанфики не ровня полноценному литературному произведению, и гнусный Робин Гуд был признан еще и человеком без чувства прекрасного, но закованным в кандалы несправедливых общественных догматов.
Саске перечитывал написанное им, и с каждой секундой в нем росло желание либо присоединиться к переписке, источающей в сторону Робина Гуда тонны концентрированной ненависти, либо сказать пару ласковых слов хозяину «Логова». Для Учихи как для студента с отделения прозы очевидной была граница между литературой первичной и вторичной, коей и являлся фанфикшен. Но принимать это как факт не хотелось, потому что в этом случае принижалась вся важность и ценность проделанной им работы, и в такие моменты Саске с удовольствием погружался в меланхоличные раздумья о том, что его вторичная литература во многом превосходила некоторую первичную литературу, а значит, и граница была прочерчена неверно и разница была обозначена неточно. А к работе его возвращалась ценность. И это было самым главным.
Какое-то время потратив на бесполезное разглядывание «формы» комментария, Саске решился. Он написал от своего имени, а сразу же вслед за этим пожалел о содеянном, мысленно окрестив сей поступок опрометчивым. Робин Гуд, вероятно, еще не забыл его, пусть и не упомянул ни разу в своих мемуарах, а значит, беседа априори не обещала быть приятной. Даже несмотря на то, что комментарий Саске сам по себе не располагал к очередной возвышенной беседе с использованием утонченных и, местами, не очень утонченных оскорблений...
«Если что-то, пускай и не признанное за искусство, пользуется широкой популярностью и, самое важное, по всем критериям качества подходит определению «искусство», тебе не кажется, что можно проигнорировать его официальный статус?»
Ответа он ждал минут пять, но за это время весь издергался и сотни раз успел пожалеть о том, что полез в чужую склоку вообще и в дневник Робина, в частности. Ответ, однако, был не особенно кровожаден.
«Искусство. Фанфик. Искусство и фанфик. Фанфик - искусство… Произнеси несколько раз вслух. Это очень смешно звучит», - и Саске, хоть и не последовал этому совету, улыбнулся.
«Хорошо, я загнул. Литература».
«Литература – искусство». - Ответили ему.
«Да? Но то, что сейчас печатается как литература и гордо именуется литературой тоже сложно назвать искусством». – Он нажал кнопку «отправить» и в состоянии подозрительной эйфории поудобнее устроился в кресле.
Ответ пришел быстрее предыдущего и, к смутной учиховской радости, начинался с улыбающегося смайла. Сие Саске воспринял как огромнейшее достижение со своей стороны, потому что за недели изучения робингудовского дневника успел узнать, как редко тот вспоминает о существовании этих забавных карикатур на людские чувства.
«Ага. Я придумал им название «бумагомарательство», но его почему-то отказываются принять как официальное, хотя я уже даже написал Медведеву... В ЖЖ».
Саске вновь улыбнулся и погрузился в раздумья над ответом. Все же он пришел сюда не для того, чтобы шутить с Робином Гудом на тему прозябания главы их государства в интернете, а отстоять свою правду. Наконец, не придумав ничего лучше, он написал:
«И все-таки ты зря пристал к этому автору. Ей уже за тридцать, она просто занимается любимым делом, а ты тут со своими разборами сюжетных тонкостей ее работы. Она не просила о критике, тем более, такой».
«Ага. А положительную, наверное, можно?» - С язвительностью поинтересовались у него. – «А мне, между прочим, сорок…»
Саске снисходительно покачал головой.
«Тебе не сорок».
«Да нет, сорок! – Повторил Робин Гуд. – Просто я сохранил детскую непосредственность и чистоту, и еще что-то в этом роде… Но знаешь, что самое главное? Что не имеет ровно никакого значения, сколько кому лет. Только идиот будет кичиться своим возрастом в виртуальности. Тут все равны. И правила на всех одни. И народная мудрость одна. Хотя, казалось бы, причем здесь народная мудрость? А… Вот! Взялся за гуж, не говори, что не дюж».
Сразу же по прочтению ответа Саске понял, что еще до создания этой записи Робин Гуд, очевидно, был наслышан о нескромном мнении авторши насчет ее же глубоко философских творений. С самого начала их разговора он выжидал удобного момента, чтобы с блеском обличить Робина Гуда, напомнив о его недавней атаке на сообщество, безжалостно критикующее несчастных малолетних авторов. А Робин Гуд, между тем, не отступился от своих слов. Он не нападал на слабых, но атаковал сильно зазнавшихся. И в этом Саске отчетливо виделось сходство его незнакомца с героем английских баллад.
«Ты не ошибся, выбирая никнейм». – Коротко ответил собеседнику он, хотя в соседней «вкладке», на дневнике несчастной творческой натуры вовсю велась беседа о том, как мало общего имеет Робин Гуд виртуальный с оригинальным Робином Гудом, и как велико самомнение этого парня, ежели ему хватило наглости назваться именем, этимологически связанным с прозвищем благородного разбойника.
«Осторожней. Для меня твои слова – комплимент», - предостерег Учиху Робин, вновь отправляя ему улыбающийся лимонно-желтый смайл.
Саске в задумчивости перечитал его ответ несколько раз, а потом, уже не мучаясь глупыми сомнениями, как с неделю до этого, написал: «Ничего страшного. Ведь это и есть комплимент». И когда сделал это, почувствовал облегчение – словно снял с себя груз давнего обещания.
7.
Личная гамма Учихи Саске была человеком знающим и разбирающимся в особенностях мышления потенциальных читателей «полноценной» литературы, которой в предыдущей главе было уделено немалое внимание. Саске был бесконечно благодарен ей за то, что она вовремя остужала его писательский пыл и не давала испоганить превосходное глубокомысленное творение о ебле в мужском туалете связанной сюжетной линией и претензией на авторское рассуждение. Возможно, отчасти и благодаря ей рос список ПЧ Учихи Саске, а значит, как фанфикер рос и сам Саске.
Да, эта девушка знала свое дело.
«Вот здесь, как мне кажется, лучше сократить абзац. Выкинуть лишнее, понимаешь? Я не вижу в нем никакого развития событий, но вот отвлекает внимание он здорово. Когда дочитала, забыла уже, о чем главные герои говорили».
Как обычно, Саске предпринял вялую попытку оправдать свой проступок.
«Сами события здесь, конечно, не развиваются, зато описывается обстановка, в которой им придется развиваться еще, как минимум, главу».
Девушка одарила упрямого гения улыбающимся смайликом и написала очевидное:
«Описания обстановки оставь для своего мастера, а читателям нужен более сжатый вариант, понимаешь? Чтобы не было такого: за главу автор представил читателю героя, и этот герой вышел из дома».
«Правильно, к концу главы герои должны, минимум, один раз трахнуться». – Настрочил Учиха в ответном послании.
«Это твой сарказм?» - Поинтересовались у него. – «Или это ты еще от вчерашнего не отошел?»
Последние написанные ею слова, только Саске прочел их, в мгновение перенаправили его мыслительный процесс в новое русло. Смутно угадывая во «вчерашнем» свой дружественный диалог с Робином Гудом, Саске осторожно спросил:
«Это ты о чем?»
«Читала твою вчерашнюю переписку с великим критиком одной нашей знакомой». – Честно ответила та.
«Было дело». – Написал Учиха, искренне надеясь, что такой лаконичный ответ безжалостно уничтожит в его подруге весь интерес к Робину Гуду и его с Саске подозрительно беззлобному разговору. Но девушка была приставуча и привязчива – прямо как лучшая подруга Харуно Сакуры, а посему ее следующим вопросом стало:
«Это не тот, который на тебя наехал на ИМ-ХО?»
Саске тяжело вздохнул и написал краткое «да», подозревая, что вслед за этим последует небольшая тирада о странностях человеческой души, выражающихся в том, что людей чудесным образом тянет полюбезничать с подлецами, оскорбившими и унизившими их в недалеком прошлом. Однако он ошибся. Словно не заметив его ответа, девушка написала лишь о том, что несправедливо обиженная авторша, также прочитавшая саскину переписку с троллем, была несколько удивлена. Саске высказал предположение касательно того, что удивлена была не она одна. Подруга поспешно согласилась и раскрыла своему подопечному творцу значение слова «несколько».
«Ты знаешь, как она в аське бесилась? О-ох…» - И для более точной передачи экспрессии девушка воткнула посреди строки повешенный смайл. – «Она считает, что ты специально. Мол, даже врагу комплимент сделал, вот как ее ненавидишь».
Саске некоторое время усердно зажимал рот рукой, а потом не выдержал и рассмеялся. Приступ хохота длился без малого пять минут, так что саскина приятельница была сильно удивлена, получив в качестве ответа лишь парочку слов.
«А у нее дети есть?»
«Ты это к чему спрашиваешь? Ну нет, вроде бы».
«Да просто представил сейчас… Типичная российская квартирка, двушка или трешка, парочка голодных детей лет пяти дерутся друг с другом, периодически призывая маму остановить учиненное ими же безобразие. А мама сидит, уткнувшись носом в экран монитора… в аське!»
Определенно, Робин Гуд оказывал на него исключительно негативное влияние.
Он не ждал ответа, полагая, что после такого приятельница не захочет иметь с ним ничего общего, как минимум, парочку дней. Пришедшее письмо вызвало у него легкую улыбку.
«А что еще ждать от граждан, чей президент вставляет в публичные выступления фразу «вот я тут прочел на ЖЖ…»?»
«Этот народ непобедим…»
«В Варкрафте».
* * *
«Спасибо», - светилось на темно-синем единственное слово. Саске глядел на экран ноутбука с печалью, досадой, разочарованием и еще чем-то настолько же нелепым для человека, который вчера снизошел до робингудовской персоны, как гласила официальная версия (несколько записей учиховских ПЧ), а вовсе не мучился неделю, пытаясь написать виртуальному незнакомцу самое обыкновенное письмо с похвалой. Периодически переводя взгляд на «аватар» своего недавнего собеседника с броским прозвищем Rob in Hood над ним, Саске сосредотачивал свои мысли на том, что вчера ничего особенного не случилось, но вместо успокоения обнаруживал в своей измученной душе новые клочки гнева.
Причина сей странной реакции на слово благодарности была достаточно веской. Саске вряд ли мог даже мысленно озвучить ее, не говоря уже о том, чтобы предпринять какие-либо попытки для исправления сложившейся ситуации, что усугубляло его и без того тяжкие страдания. Причина эта была, однако, не особенно постыдна: делая своему официальному врагу комплимент, Саске рассчитывал на бурную ответную реакцию со стороны этого самого врага. «Спасибо» в этой бурной реакции, конечно, тоже присутствовало, но кроме него там непременно должны были находиться разнообразные намеки на то, что Робин Гуд не ожидал от Саске такой объективной оценки, но теперь, конечно же, весьма рад и, в свою очередь, меняет отношение к Учихе с резко отрицательного на резко положительное (хотя Саске-то знает, что отрицательным оно не было никогда). В дальнейшем их разговор перетекает в «у-мыл», где Робин Гуд между делом выбалтывает, что давно уже наблюдал за Саске, отметив его в свое время как человека уникального и не схожего с прочими виртуальными «бумагомарателями». Саске на этом месте, конечно же, улыбнется и мудро ответит, что в таком случае Робин Гуд мог просто написать ему в «у-мыл» вместо того, чтобы ломать на «ИМ-ХО» бесславную комедию. И они простят друг друга, и торжественно добавят друг друга в «избранное», что положит начало весьма интересному общению...
В тайне надеясь на такой наркотически-бредовый исход событий, Саске глупо улыбался, ожидая вчера робингудовский ответ. А получив в ответ скупое «спасибо», вначале онемел, потом взбесился и, наконец, почувствовал колющее чувство стыда – за то, что посмел допустить в мыслях даже отголоски таких глупых, как вмиг стало ясно ему, надежд.
Большей частью общаясь с преданными поклонниками своего творчества (или своей смазливой физиономии), Саске привык к тому, что каждое его слово ценилось любым виртуальным существом на вес золота, а уж его одобрение, будучи явлением крайне редким, и вовсе вызывало у поклонников полноценной вторичной литературы приступы неземного счастья. В случае с Робином Гудом Саске пошел дальше: он сделал первый шаг, написав юноше беззлобное послание; он сделал и второй шаг, одарив Робина комплиментом. Но к нему на встречу никто не кинулся сломя голову. Робину Гуду было плевать на то, что думали про него пользователи с «ИМ-ХО», преданные фанаты несправедливо обиженной авторши и весь мир в целом. Неудивительно, что ему было безразлично и то, какое мнение о нем сложится у Саске.
Все это было очевидно, но до избалованной персоны Учихи доходило долго и муторно. В словах Робина Гуда ему виделась скрытая симпатия, в смайликах – чуть ли не голубая любовь. Получив «спасибо», явно располагающее к окончанию разговора, Саске сперва подумал, что его комплимент был чересчур неожидан и потому вызвал у Робина Гуда временный словесный запор. Более распространенного ответа он ждал около десяти минут, и вернулся в свои владения злой как черт и полностью разочаровавшийся в людях. Засранец Робин даже не представлял, чего Саске стоило занять его позицию! На следующий день его опасения подтвердились: обиженная теперь еще и Учихой авторша вместе с особо приближенными к ней удалилась из «постоянных читателей» Саске. Запись на ее дневнике, посвященная Робину Гуда, таинственным образом стала закрытой для него, и с неприязнью глядя на красную строку, уведомляющую о сим событии, Учиха мнительно размышлял о том, какие гадости теперь там выльют ему на голову.
Ну разве стоило оно того?
* * *
Со скоростью подобной той, с которой возникали очаги лесных пожаров в Подмосковье, в ленте «избранного» Учихи Саске возникали очаги ядовитой ненависти, направленной на зловредного Робина Гуда. Почти все они были либо очень крохотными по размеру, либо невероятно огромными и включающими в себя доскональный разбор написанной троллем «белиберды», оформленный в духе записей с незабвенного «ИМ-ХО». Саске, задетый безразличием Робина за живое и в связи с этим поначалу даже одобряющий подобные новинки, читал их и читал комментарии к ним. Обычно переписки завершались после непродолжительной дискуссии на тему завистливых личностей, обделенных вниманием, и не несли в себе никакой ценности. Мстительность же, которую пользователи вкладывали в каждый подобный пост, была до неприличия очевидна, но на фоне обсуждаемой робингудовской записи неказиста и убога. Робин Гуд, вероятно, даже не знал о том, насколько популярен он стал за последние несколько дней. В очередной раз пообещав самому себе больше ни капли внимания не уделить этому человеку, Саске все равно исправно, как добросовестный работник, заходил в темно-синее «Логово». Кроме него никто не осмелился написать Робину Гуду. Мстить на «дневниках» было принято за глаза. Так, жизнь шла своим чередом: виртуальные граждане развлекали себя виртуальными склоками, а главный участник этих склок писал на своем дневнике о том, как весело купаться в жару ночью, как хорош Мариенгоф, и как прекрасно, что его не приняли в Литературный институт имени Горького…
«Он поступал в литературный?».
Саске кликнул на ссылку, предлагающую прочесть дальше, и погрузился в секреты шервудского разбойника. Он поступал, и его не приняли. И куда же он в итоге отправился? Нет, гораздо важнее узнать, почему его не приняли. С нетерпением постукивая пальцами по компьютерному столу, Саске скользил взглядом по тексту. Глаз выхватил смутно знакомое словечко «дефектология», зацепился за фамилию мастера с отделения прозы, но причину, навсегда закрывшую автору доступ к одному из лучших институтов Москвы, Саске не отыскал. Было ясно только, что Робин не прошел, из-за чего потерял целый год, самоуверенно подав заявку на поступление лишь в один ВУЗ. Значит, несмотря на то, что он был ровесником Учихи, на год в обучении он все же отставал. Удивительно, Саске и в жизни бы не подумал. Впрочем, также не верилось и в то, что работы этого парня оказались недостаточно хороши для Литературного. Хотя это могло быть объяснено очень просто: Робин Гуд не понравился мастеру. В институте существовала вековая традиция: в него не брали очень глупых и очень умных. И если Робин Гуд прошел творческий конкурс, неплохо сдал экзамены, у него все равно были шансы оказаться отвергнутым после собеседования. Особенно если он высказал мнение неугодное вершащей правосудие комиссии. А он, к своему несчастью, мог это сделать запросто.
Однако ни единой нотки печали не сквозило в написанных Робином Гудом строках, если можно было допустить, что человек, подобный ему, вообще мог печалиться. Поведав о собственной неудаче в пристанище юных литераторов, Робин рассказал и о том, куда спустя год подал заявление он. А если быть предельно точными, показал. На фотографии, завершающей рассказ, возвышалось огромное здание гуманитарных факультетов МПГУ с белеющим плакатом «национальное достояние» над широкой лестницей входа. И откровение его студента под фото: «Если бы вы знали, как там классно».
Саске улыбнулся. Настоящий патриот. Значит, он учился в МПГУ, на первом (ныне – втором) курсе одного из гуманитарных факультетов ВУЗа. Следуя, скорее, сиюминутному порыву, нежели собственному осознанному желанию, Саске просмотрел текст записи еще разок, а после скосил глаза к ее концу. Судя по тому, что ползунок на правой стороне «окна» еще не проделал и половины своего пути, следовало предположить, что это робингудовская запись вопреки обыкновению не осталась без внимания постоянных читателей «Логова». Обычно Робину писали три человека и, гораздо реже, парочка поклонников его таланта разжигать виртуальные распри. Чаще всех в контакт с шервудским разбойником вступал некий Мерчендайзер, личность сомнительная (потому как закрывшая для случайных посетителей свой дневник). С хозяином «Логова» он был, как говорят, на короткой ноге, чем пробуждал в Саске смутную зависть и призрачные надежды когда-нибудь приблизиться к Робину Гуду так же близко. Но сейчас ни его, ни двух других завсегдатаев «Логова» не наблюдалось в «комментариях». Зато в глаза отчетливо бросалось общественное имя «Гость», что раскрывало сущность представленной переписки еще до ее прочтения.
«Нелегко тебе пришлось, да?» - Вопрошал «глас народа».
«Да нет, - было ему ответом. – Как видишь, все сложилось как нельзя лучше».
«Ага. Но со стороны твоя радость выглядит так, как будто ты сам пытаешься себя в этом убедить. Послали в Литературном, но приняли в МПГУ, куда вообще, раскрою тайну, принимают кого угодно. Хоть имбицилов. Огромное достижение. Есть чем гордиться. Молодец!
Удивляет только, как у человека, который сам ничего хорошего не сотворил в жизни, хватает наглости критиковать другого. Но, наверное, это вечный вопрос…» - И за сим очередной комментарий загадочного гостя обрывался.
«Сволочь», - мысленно поставил диагноз неизвестному Саске и перевел взгляд на робингудовский ответ.
«А… так ты от униженной и оскорбленной авторши? Ну так бы сразу и сказал(а), я бы не стал поддерживать разговор. P.S.: а насчет имбицилов ты это загнул(а). Может, только людей с ЗПР».
Собеседник некоторое время молчал, явно раздумывая над смыслом представленной ему аббревиатуры, и после оценил Робина Гуда со всей присущей «гостям» честностью и искренностью.
«Какой скучный тролль».
«Ну я бы мог и поругаться. Но тебе не кажется, что тролль, кормящий другого тролля, это как-то…нелогично?»
«Да, простите, забыла, тролли – это в основном неудачники, которые…»
Обсуждали они тонкости значения и употребления понятия «тролль» еще достаточно долгое время. Саске со злобой читал сообщения «гостя», позабыв о том, что около месяца назад сам поступил с Робином Гудом точно так же и был ведом схожими мотивами. Окрыленный анонимностью, собеседник украшал свои слова резной оправой из ругательных слов, а встречая в ответ удивительное спокойствие хозяина дневника, укорял его еще и в неумении «постоять за себя». Часам к девяти вечера Робин сообщил, что уходит и пожелал неизвестному, к тому времени уже скатившемуся к банальным предложениям «убиться ап стенку», оставаться таким же красноречивым и в дальнейшем. Неизвестный еще сильнее разозлился от этого пронизанного сарказмом напутствия и поинтересовался, не отругают ли Робина папочка с мамочкой за то, что он не лег в восемь (как обычно). Ему раскрыли, что живет Робин Гуд с другом в съемной квартире, так что папочки и мамочки рядом нету (к сожалению), и что сейчас он, Робин Гуд, уходит гулять, но по возвращению с удовольствием пообщается с загадочным анонимусом. Как и в случае с Саске он воздерживался от «олбанских» оскорблений и примитивных издевок, которые включались в использование даже «высокообразованными» жителями «дневников» в те кульминационные моменты, когда жителей что-то раздражало. Его ответы вызывали у неизвестного собеседника непоколебимую уверенность в том, что мерзкий хозяин дневничка просто трус, способный заявить о своем «фи» (разумеется, лишь из зависти к великой авторше), но не могущий отстоять собственные слова. В уходе Робина ему мерещился бесславный побег, и, как казалось Саске, причиной этому была не одна его ненависть к хозяину «Логова». В настоящее время понятие «храбрость» было подменено в людских умах на «наглость», «упертость» и, чуть реже, «идиотизм». Храбрым был тот, кто более продолжительное время мог обливать своего собеседника словами различной степени оскорбительности, а трусом тот, кто предпочитал не продолжать разговор со столь безмозглым созданием. Глядя на то, как уже от своего логина «Гость», действительно оказавшийся особой, приближенной к авторше, вновь обвиняет Робина Гуда в трусости, Саске стал хмур как туча. Ах, каким смелым был он, выждавший ухода автора, чтобы раскрыть личико! Бывший «гость», тем временем, добавил, что теперь ему ясно, почему Робин так поступил с незабвенной авторшей.
«… у человека, которого не приняли в Литературный, наверное, просто не хватит мозгов сотворить что-то такое же. Конечно, с горя – только критиковать. Поздравляю! – (Снова). – В МПГУ Вам самое место. Среди таких же… непоступивших!».
Это стало последней каплей.
«По-вашему в Литературный его именно не приняли, а не просто «срезали» на собеседовании?».
Разумеется, комментарий был написан анонимно, что дало собеседнику возможность подозревать в написавшем его Робина Гуда и связи с этим не скупиться на грубость в ответе.
«Срезы – это все домысли идиотов, у которых просто мозгов и смелости не хватает признать, что их не приняли из-за отсутствия таланта, которого, кстати, у этого существа никто, в том числе и я, не заметили. Принимают за знания».
Саске парочку раз перечитал сей пронизанный житейской мудростью ответ и, некоторое время посвятив бессмысленным размышлениям на тему «а стоит ли?», написал уже от своего логина:
«Как студент Литературного могу Вам с уверенностью заявить, принимают там за взятки и по связям».
Разумеется, никто не стал ругаться с великим автором «того самого фанфика, где герои ебались на пляже», и еще одного – где герои с пляжа перебрались на стиральную машину (которая всегда работала в режиме «отжима»). Разумеется, великого автора на следующий день покинули еще несколько не менее великих личностей, напуганных тем, что автор свихнулся, и это безумие может оказаться заразным. Безусловно, в ленте избранного Саске стали появляться таинственные закрытые записи. И, конечно же, «просканировав» интернет на наличие своего никнейма, несчастный защитник шервудского разбойника нашел с десяток записей, в которых его последние поступки подвергались углубленному психологическому анализу и в итоге определялись как «очень неоднозначные».
С досадою наблюдая, как от него удаляется караван читателей, которых он получил лишь благодаря взаимовыгодной «дружбе» с такими же популярными авторами, ныне тоже сбежавшими от него, Саске думал о бессмысленности своего поступка и о том, что, несмотря на это, недостаточно сильно сожалеет о содеянном. Долгое время наблюдая за Робином Гудом, он, завороженный каждым шагом этого человека, никогда не задумывался о том, что же его так притягивало к нему. Талант, ум, несправедливо окруженные одиночеством или неприязнью тех, о ком Робин говорил правду? Или, может быть, и вправду странности человеческой души, из-за которых этот парень, очевидно, навечно застрял в голове Саске? Возможно, в том числе и это. Но умом был одарен не один Робин Гуд, как и одиночеством, как и талантом. И Саске часто ловил себя на мысли о том, что выводы Робина, его установки и ценности отличны от ценностей и установок Учихи так, как отличен от минуса плюс, и как несхож ветер с землею. Они были не просто противоположны, они были несравнимы. Но и это в глазах Саске не являлось событием уникальным и, вопреки известному физическому закону, не притягивало, а скорее, отталкивало от Робина Гуда. Было что-то еще. И это «что-то» таилось к каждой записи Робина, сквозило в каждом шаге. Он был счастливым. Он был свободным. Прямолинейным, грубовато-честным. Но добрым и заразительно-веселым. Если бы потребовалось описать его одним словом, Саске бы сказал: «Цветной». Все черно-белые, и он один – цветной. Очень глупое, конечно же, описание…
Когда он признал это, стало проще. А все, что он сделал, и что привело к таким печальным для его виртуальной карьеры последствиям, отныне было сделано не зря. Но верно, должно быть, сказал Робин про народную мудрость. Она не ошиблась и здесь. Не бывает худа без добра, и когда следующий день медленно побрел к вечеру, Саске нашел в папке «входящих» своего «у-мейла» коротенькое робингудовское послание.
«Спасибо тебе. И привет».